Леся Орлова. Свобода - в наших эрогенах

Свобода - в наших эрогенах

Чем легче поведение, тем тяжелее дыхание

Леся Орлова, "Новая газета", 22 марта 2001

– Сначала мне у вас было плохо. Холодно очень. Люди злые. Я приехал, пошел селиться, эта женщина, касте... каст...каст-э-лянша, кричит: «Откуда еще «оно» на мою голову?» А я еще по-русски тогда плохо, не знал, что «оно» — это среднего рода, значит...
Негру Харрису было 23 года. Он приехал из Африканской Страны, что называется, «по нацнабору», учился в медицинском, носил зимой ужасное клетчатое пальтишко (такие выдавали теплолюбивым иностранцам вузовские власти), приучал себя к «перцовке» и понемногу подрабатывал, меняя доллары.
А потом у Харриса случилась большая любовь. Большую любовь звали Наташей (он говорит: Ната-а-ашя), у нее были крашеные белые волосы, безумный макияж, а ростом она была на две головы выше трогательного черного мальчика. Для Наташи что Африканская Страна, что Нигерия, что Уганда, что Заир — все едино, поэтому африканец Харрис показался ей вполне удобоваримым кандидатом на звание супруга. Тогда она еще не знала, что трудно найти страну беднее африканской. И даже клетчатое пальтишко ее не отпугнуло (мало ли какие причуды у черных миллионеров).
— У меня до этого была еще одна девушка. Белая. Све-е-ета. Но она была очень чистая. Порядочная. Мы с ней не спали, нет. Я ей подарки дарил — джинсы дарил, дубленку подарил, духи подарил. Я тогда немножко на валюте заработал. Любил ее очень. Но она говорит: за подарки спасибо, а спать с тобой не буду, потому что я не продаюсь. Она была честная...
А с менее честной Наташей они поженились. Харрис слегка поеживался, утопая в океаническом буйстве платья и фаты любимой женщины, стоически терпел отвратительную красную бабочку, которую Наташа посчитала «шикарной», морщился, принимая пьяные рукопожатия и поцелуи невестиной родни — словом, он мужественно перенес русскую свадьбу. Его родные приехать не смогли...
А через три месяца у Наташи родился ребенок-мулатчонок, что окончательно убедило Харриса в том, что счастливее его на свете нет. От своего сына он буквально не мог отойти, обцеловывая, бренча погремушками, подогревая бутылочки со смесью, стирая пеленки... Наташа в байковом халате снисходительно наблюдала за ним, следить за собой ей было больше не надо, черные корни белых волос поначалу Харриса пугали (он вообще-то думал, что его жена — натуральная и суперестественная Белоснежка), потом привык.
Ему оставалось учиться еще полтора года. Но он уже был уверен в том, что уезжать из этой страны не хочет. Пыль Африканской Страны и сухой горячий воздух снились ему по ночам, не вызывая ностальгии... К тому же Харрису казалось подлостью и садизмом отрывать любимую женщину от корней, родных, Отчизны и привычного уклада. Он не догадывался, что Наташа ждет отъезда как манны небесной, не представлял, какой страшный скандал ему вскоре предстоит претерпеть. Он только знал, что хочет жить здесь. Что ему здесь нравится, хотя все вокруг — белые, а он — черный. Перед глазами был пример многих иностранных студентов, которые осели здесь и живут годами, занимаясь... а хотя бы и той же валютой (точка, на которой они меняли деньги, так и называлась в народе: Негробанк).
Пока же нужно было на что-то жить, кормить ребенка и одевать жену (свое-то клетчатое пальтишко Харрис уже практически успел полюбить). Плюс случился тот самый страшный скандал, во время которого Наташа поставила Харрису жестокое условие: хочешь жить здесь — зарабатывай столько, чтобы жить здесь нормально. Он заметался. Он ходил и предлагал свои услуги, где только мог, готов был работать медбратом в больнице, санитаром в вытрезвителе, но его никуда не брали, потому что он — черный, а все вокруг — белые. И однажды это случилось: он просто шел по улице и увидел объявление. Ночной клуб открывал новую услугу — мужской стриптиз. Ну и он пошел в мужской стриптиз. Отбор был жесточайший: очередь быковатых белых мальчиков разной степени накачанности буквально опоясывала здание. Но Харрис был черный. И его взяли. Потому что экзотика. А еще потому, что он гибкий, сильный и обладает — как бы это сказать— выдающимися достоинствами.
Сказать, что он не стеснялся, было бы неправдой. Но привык быстро, потому что нужны деньги, потому что нужно быть здесь, с Наташей и Расом (Харрис думает, что его сына зовут Рассел, Наташа думает, что ее сына зовут Ростиславом).
— Мне нравится клуб. У нас шеф очень хороший. Веселый. Сначала называл меня Херрис, но я попросил, и он перестал. Девочки хорошие, веселые. Вот Анжела, мы дружим, она со мной не хочет спать, мы только кофе с ней пьем. А про зарплату шеф нам запрещает говорить. Наташа сначала говорила, чтобы бросил я эту работу, а теперь ей нравится, что я зарабатываю.
Харрис маленький и некрасивый. Но у него улыбка Эдди Мерфи, широкие плечи, отличная пластика, а сине-черную кожу он перед выходом на сцену смазывает кокосовым маслом, и она блестит так, что больно глазам. А еще он — единственный из четырех мальчиков-стриптизеров, кто, танцуя, полностью возбужден. Да-да, именно в том смысле, в каком вы подумали. Он не пользуется никакими стимуляторами, он просто закрывает глаза и представляет себе... не знаю, что представляет, — он отказался мне сказать. Почему-то мне кажется, что он думает о Наташе в их лучшие времена, когда она не ходила в байковом халате, а была нежная, беловолосая и кормила его борщом, который Харрис так любит до сих пор...
Сначала ему хотели навязать хореографа. Омерзительный юнец педерастического вида кокетливо поучал Харриса, пока тому не надоели прикосновения типа «невзначай» и идиотские рекомендации. К примеру, хореографу хотелось, чтобы черная обезьянка выходила на сцену с бананом, всячески этот банан обыгрывая. Харрис клацнул зубами и пошел к шефу, где, от волнения говоря очень чисто, высказал все. Его оставили в покое, и номер он себе поставил сам. Банана нет. Есть невероятно пластичная и красивая композиция «без отрыва от пола». От узких белых плавок Харрис избавляется практически сразу, а потом использует свой фирменный прием: выбирает пару особенно импульсивных клиенток и работает, глядя им прямо в глаза и раздвигая губы в медленной белоснежной улыбке.
Дамочки от него шалеют. Клиентки буквально зажимают его в угол, обдавая горячим дыханием и норовя впихнуть энное количество «зеленых» за полчаса «приватного танца». Что сказать... Харрису нужны деньги. Харрису очень нужны деньги. Хотя Наташу он по-прежнему любит.
Ах, как это выглядит. Ах, как это заводит. Звонкий голос циркового объявлялы: «А теперь! Ваш! Любимец! Наш эбеновый жеребец! ХАР-РИС!!!» Темная сцена. Песня Барри Вайта «Пэшнз» — «Страсти». Направленный узкий луч. Красный, белый, зеленый, синий, желтый. И маленький Харрис, танцующий в темноте с полузакрытыми глазами. Блестящая кожа, упругие мускулы балетного танцора. Шпагат — прямой, поперечный, шпагат стоя, прогиб на четвереньках, руки гладят пол, поворот, еще поворот, босые ноги легко касаются пола, он занимается любовью с полом, он занимается любовью с воздухом, его тело в каплях пота, его улыбка переходит в оргастический оскал, тишина, хрип Барри Вайта, тяжелое дыхание женщин, кривые ухмылки мужчин, кондиционер не спасает от жары, стеклянные столешницы запотели, шеф довольно ухмыляется...
Харрис ничего не скрывает. Харрису нечего скрывать. Харрису нужны деньги. Для Раса, сына Харриса, и Наташи.