|
На следующий день после этого разговора
я навестил учителя в его хижине, которая стояла в центре деревни против
обширного школьного здания. Рамасо я не застал, но его вади, жена; приветливо
пригласила меня зайти и подождать мужа: его позвали к внезапно заболевшей
женщине, но он, наверно, скоро вернется. Я вошел и сел на стул, стоявший
у стены. Тем временем вади куда-то вышла. В хижине две комнатки, стены
которых, так же как и в нашей хижине, сооружены из густо сплетенных волокон
растения фалафа. Среди более чем скромной обстановки выделялись стол,
покрытый бумагой, и над ним полка. Полка для этих мест несколько необычная.
Это скорее шкафчик с дверцей, запирающейся на ключ. Дверца сейчас приоткрыта,
и видны книги.
Меня одолело любопытство. Я подошел и взял первую попавшуюся книгу. "Тартарен
из Тараскона", - прочел я французское название на обложке и с нежностью
взглянул на старую знакомую, забредшую в столь отдаленные места. Книга
тонковата. Вероятно, популярное сокращенное издание. Перелистываю страницы,
сразу видно, что текст изменен и как будто переделан. Но что это? Читаю
подчеркнутую, вероятно, самим Рамасо фразу: "В той же мере, в какой
будет уничтожена эксплуатация одного индивидуума другим, уничтожена будет
и эксплуатация одной нации другой.
Вместе с антагонизмом классов внутри наций падут и враждебные отношения
наций между собой".
Это "Тартарен из Тараскона"? Странный Тартарен! Листаю дальше,
снова подчеркнутое карандашом место: "Так же как деревню она сделала
зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поставила
в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы - от буржуазных
народов, Восток - от Запада".
В высшей степени заинтригованный, заглядываю в начало книги и здесь нахожу
отгадку: за обманчивой обложкой "Тартарена из Тараскона" скрывается
титульный лист подлинной брошюры: К. Маркс и Ф. Энгельс, "Коммунистический
манифест".
Так вот оно что! Значит, бурное историческое течение добралось и до этого
затерявшегося мадагаскарского селения, пребывавшего, как мне до сих пор
ошибочно казалось, в вековом безнадежном омертвении среди рисовых полей
и безлюдных гор. Житель колонии, читающий "Коммунистический манифест",
и читающий, как это видно из подчеркнутых мест, с увлечением, - личность
по-настоящему опасная для колонизаторов. Теперь мне стало понятно, почему
Рамасо с такой неприязнью отнесся к нашему появлению в Амбинанитело. Он
опасался белых людей, связанных в его представлении с колониальным режимом.
Я положил книгу на место и задумался: хорошо ли быть чрезмерно любопытным
и вторгаться в чужую тайну? Но искушение было слишком велико. Я заглянул
в другую книгу с обернутой в бумагу обложкой. На многих страницах пометки,
сделанные красным карандашом. Книга озаглавлена: "О праве наций на
самоопределение". Автор-Ленин.
Беру с полки следующий том. И здесь читателем сделано много пометок. Одной
фразе Рамасо, по-видимому, придавал особое значение - она была несколько
раз жирно подчеркнута в конце одной страницы и в начале другой.
"Великое мировое значение Октябрьского переворота в том, главным
образом, и состоит, что он:
1) расширил рамки национального вопроса, превратив его из частного вопроса
о борьбе с национальным гнетом в Европе в общий вопрос об освобождении
угнетенных народов, колоний и полуколоний от империализма..."
Это слова Иосифа Сталина. В следующей брошюре, "Международный характер
Октябрьской революции", тоже принадлежащей перу Сталина, Рамасо сделал
многочисленные пометки - увы, на мальгашском языке - с тремя восклицательными
знаками в конце. Подчеркнутое рядом с пометками место в брошюре звучит
так:
"...Октябрьская революция открыла новую эпоху, эпоху колониальных
революций, проводимых в угнетенных странах мира в союзе с пролетариатом,
под руководством пролетариата".
Необычная в хижине мальгаша библиотека и все подчеркнутые в книгах места,
относящиеся к проблемам колониальных народов, не оставляли сомнений в
духовном облике учителя Рамасо: это борец за освобождение своего народа
от ига колониализма. Пути освобождения он видит в идеях, выдвинутых Октябрьской
революцией.
Я сидел задумавшись, держа в руке последнюю брошюру, и не заметил, как
кто-то вошел в хижину. Рамасо. Слишком поздно положить книжку на место.
Впрочем, к чему? Рамасо мгновенно понял, что произошло. Ужас мелькнул
в его глазах. Он остановился посреди хижины, ошеломленный, онемевший,
почти без сознания.
Хочу его подбодрить и смотрю на него как можно доброжелательней. Брошюру
заботливо устанавливаю на полку.
- Я посмотрел вашего "Тартарена из Тараскона"... - говорю, шутливо
подмигнув глазом.
Но он прерывает меня и умоляюще произносит:
- Скажите, вазаха, ведь вы честный человек, не правда ли?
- Да.
- В таком случае прошу сказать откровенно, что вы намерены предпринять?
У Рамасо суровое и выжидающее выражение лица.
- Прежде всего я намерен,- стараюсь говорить совсем непринужденно, - намерен
просить вас, Рамасо, улыбнуться. К чему такое мрачное лицо?
Учитель делает мягкий жест рукой, как бы желая превозмочь овладевшее им
напряжение, и берет себя в руки.
- Простите, - говорит он сдавленным полушепотом.
- Нет, - перебиваю я. - Это вы меня простите за то, что я вторгся в вашу
тайну. Но я не так уж виноват. Ваша вади велела мне дожидаться вас здесь,
шкафчик .был открыт, и я ничего дурного не имел в виду, заглянув в ваши
книги...
- Так вы не донесете на меня колониальным властям? - спрашивает Рамасо,
пристально глядя на меня.
- Нет, - улыбнулся я. - Я не доносчик, и к тому же слишком ценю вас и
ваши взгляды..., Неужели вы думаете, Рамасо, что каждый европеец, приехавший
к вам, обязательно должен быть приспешником колониализма и империализма?
- До сих пор так это и было.
- Значит, я исключение. Впрочем, должен напомнить, что я не француз, а
совсем другой национальности.
- Знаю.
- И я принадлежу к народу, лучшие сыны которого обычно шли рука об руку
с теми, кто сражался за свободу.
Рамасо кивком головы согласился. В хижине воцарилось молчание. Меня очень
интересует, каким образом эти книги попали к учителю. Осторожно, чтобы
не вызвать недоверия, прошу его ответить на этот вопрос.
- Подробностей я никому не могу открыть, даже собственной жене, - говорит
Рамасо. - Во всяком случае могу вас заверить, на Мадагаскаре я не одинок
и всюду на важнейших участках находятся мои товарищи. А как эти книги
попали на остров? Многие матросы французских судов, которые приходят на
Мадагаскар, состоят в партии. И вот, понимаете...
Затем, перейдя на другую тему, Рамасо предостерегающим голосом напоминает:
- В скором времени, может быть завтра, может быть послезавтра, возвращается
в Амбинанитело шеф кантона Раяона.
- Раяона происходит из племени ховов? - спрашиваю я.
- Да. Он чужой нам и как человек другого племени и как чиновник колониальной
администрации.
- Не беспокойтесь. Никому, кроме моего товарища Богдана, я не скажу ни
слова, а за Богдана я ручаюсь.
- Благодарю вас.
Мне тут же припомнился аналогичный случай. Несколько дней назад старый
Джинаривело рассказал мне о раздорах между родами заникавуку и цияндру.
Тогда я, так же как и сегодня, должен был торжественно клясться и уверять
в своей лояльности. Когда же изменится положение и к нам с доверием и
дружбой будет относиться вся деревня, а не горстка жителей?
Рамасо запирает на ключ шкафчик с книгами и ключ кладет в карман.
- Динамит, - с улыбкой говорит он, показывая глазами на полку, - который
в евое время взорвет всю колониальную систему.
- Однако пока это только грозное фади, - добавляю я.
- Но фади, - говорит с усмешкой Рамасо,-грозное для администраторов, а
не для мальгашей.
|