|
Цапли вурумпуцы - белые, нарядные, парящие
высоко в небе птицы. Их всегда восемь. Ежедневно, вероятно с незапамятных
времен, подчиняясь извечному инстинкту, они в одно и то же время появляются
над долиной за полчаса до захода солнца. И всегда летят над рекой, словно
связаны с нею. А когда проносятся над деревней, их бесшумный белый полет
напоминает мелькание светлых мыслей. Цапли - прекрасные существа. Мальгаши
любят их. Птицы с достоинством шагают по рисовым полям, точно хозяева.
Белые цапли на полях так же неотделимы от мадагаскарского пейзажа, как
крылатые хищники кани, которых здесь называют папанго. Высоко в небе они
вычерчивают над каждой мальгашской деревней круги и высматривают цыплят.
Цапли охотно ютятся вблизи скота: вероятно, ловят больших клещей и мух,
лакомившихся теплой кровью животных. Но основная их еда - лягушки или
маленькие рыбки, обитающие в болотах на рисовых полях.
Появление над рекой восьми цапель означает, что день в Амбинанитело пришел
к концу. Я прекращаю писать, закрываю тетрадь и иду к реке Антанамбалане.
Здесь я ежедневно любуюсь одной и той же картиной: поразительной мощью
горной реки. Свое начало она берет недалеко в горах, но уже здесь река
огромна, не менее Вислы в низовьях. Откуда в этом горном хаосе столько
воды?
Белые цапли вурумпуцы полетели к истокам реки; мои мысли вплелись в птичий
полет и устремились за ними. Тайна истоков всегда манит человека, он тянется
к ним, как, цапли.
Но сумерки густеют, лес на склоне гор темнеет, вершины все острее сверлят
небо. И вот тут фантазия мальгашей пробуждается: река уже не река, это
зверь. Дикий, страшный, точно вырвавшийся из клетки бешеный пес. Она рвется
из клубящих гор и живет, как живут крокодилы, змеи, белые цапли. Чем ночь
глубже, тем зверь грознее.
И тогда Веломоди, моя вади, толкает меня. Ей страшно, пора возвращаться
домой. Когда мы шли к реке, Веломоди, как и пристало хорошо воспитанной
мальгашке, шагала позади меня. Вечером же она боится реки и ее духов и
осторожно ступает впереди, так близко, что ее спина касается моей гpyди.
Моя близость придает ей уверенности. Такое простое доказательство доверия
доставляет мне радость и наполняет гордостью: девушка признает непобедимую
силу белого человека, который сумеет защитить ее от грозных мальгашских
бед. Весь обратный путь мы молчим и чувствуем, что нас обоих связывает
крепкий узел мальгашского союза.
На рисовых полях громко квакают лягушки. Как-то Богдан сказал, что мадагаскарские
лягушки по внешнему виду мало чем отличаются от наших, европейских, но
голоса совсем не похожи.
Это верно. Лягушки, которых мы слышим каждый вечер, орут, как многотысячная,
разбушевавшаяся толпа людей. Сходство настолько велико, что на ум приходят
неожиданные сравнения. Сейчас мне мерещится какой-то бурный митинг в большом
городе.
- Тысяча людей говорит! - смеясь, обращаюсь я к Веломоди.
- Это не люди, это духи разговаривают,-скромно поправила меня девушка
и тут же добавила: - Хорошие духи!
Веломоди с облегчением вздохнула - хижина рядом и квакают лягушки. Теперь
она уже совсем успокоилась: со всех концов деревни доносится лягушачий
хор, напоминающий все тот же многоголосый человеческий гул. Наступила
ночь, добрые духи окружили селение плотным кольцом голосов и будут так
митинговать до рассвета, охраняя покой людей.
К утру эти лягушки умолкают, но зато вступают другие, еще более удивительные.
Они скрипят, точно несмазанная телега. И снова обман так велик, что можно
поклясться: вокруг деревни кружит обоз скрипящих телег. Скрипят они долго,
до утра, пока не выглянут первые лучи солнца, тогда телеги умолкают.
Однажды утром меня разбудил фальшивый крик, неслыханная какофония. Взбесились
лягушки, подражающие людским голосам; орут громче, чем обычно, хотя уже
белый день. И немазаные телеги - другая разновидность лягушек - тоже разбушевались
не на шутку, и телеги мчатся сломя голову. Шум невозможный. Со двора вошла
Веломоди, от волнения с трудом говорит:
- Река...
Я вышел из хижины, и глазам предстала грозная картина. Вода залила всю
долину Амбинанитело, все рисовые поля. Должно быть, где-то в горах разверзлись
водные хляби. За ночь река поднялась на несколько метров и затопила все
вокруг. Вода повсюду. На сплошном безбрежном озере уцелел только один
песчаный островок - наш холм, на котором стоит селение, отрезанное от
всего мира.
Большая вода изменила всю жизнь. Трудно узнать прежнее Амбинанитело. Растения
стали другими и звери тоже. Лягушки на радостях разорались что есть мочи,
птицы жалобно щебечут, лемуры воют, даже люди стали какие-то странные,
Не узнаю Веломоди. Глаза широко раскрыты, рассеянна, не слушает меня.
Когда я хочу подойти к воде за нашей хижиной, девушка вдруг пугается и
требует, чтобы я вернулся домой.
- Вода сегодня злая!.. - повторяет она. - Река злая!..
Позже Веломоди пошла в деревню и привела дедушку Джинаривело. Обычно он
бывает в хорошем настроении, но сегодня у старика измученное лицо и он
так неразговорчив и рассеян, словно прислушивается к чему-то. Вероятно,
Веломоди говорила ему обо мне, потому что старый друг, уходя, предостерегает:
- Не подходи к воде, вазаха! Смотри!.. Река сегодня голодная1..
- Крокодилы, что ли? - спрашиваю недоверчиво.
- Нет, нет, нет!.. - шепчет Джинаривело, и лицо его выражает нечто более
грозное.
Я киваю головой.
Деревня погружена в необычное состояние. Около полудня я вышел прогуляться
между хижинами и всюду замечал угнетенных чем-то людей. Овладевшая ими
печаль мне непонятна. Все чего-то ждут и чего-то боятся. !
Однако грозная опасность миновала. Во второй' половине дня вода начала
спадать. Люди видят это, но по-прежнему прячутся в хижинах и по-прежнему
молчат. Мне даже кажется, что беспокойство их возросло, - они чего-то
мучительно ждут; еще мгновение, и что-то должно свершиться: грянет гром,
обрушится удар...
Мне знакомо такое напряжение. Мальгашские души часто цепенеют в непонятной
муке. Настроение их чувствуется даже в моей хижине. Вероятно, присутствие
Веломоди подействовало на меня, и я сам возбужден. Вздрагиваю, как от
удара, и вдруг слышу отдаленные крики людей и приглушенные голоса. Потом
наступает мертвая тишина, но все в Амбинанитело уже знают, догадались:
случилось несчастье.
Несчастье действительно случилось. Утонул ребенок. Здоровый трехлетний
мальчик. Выскочил из хижины и побежал. Мать кричала ему, но он бежал,
как во сне, точно его кто-то звал. Мать помчалась вдогонку, но было уже
поздно. Когда река опадает, берега становятся скользкими. Мальчик оступился
и свалился в воду. Долго боролся - крепкий был. Люди стояли вокруг и видели
все. Потом ребенок ослаб. Вода поглотила его. Утонул.
- И никто не спасал? - кричу на жителей деревни, которые рассказывали
мне об этом, - я не мог скрыть возмущения.
- Нет!.. - отвечают они и удивляются моему вопросу.
Когда тайные силы требуют жертв, с ними нельзя бороться, спасения нет.
Я видел несчастную мать. Она не убита горем, лицо ее равнодушно, и она,
как всегда, толчет рис для своей семьи. На ее долю выпала тяжкая неизбежность
- гибелью ребенка она оплатила таинственный долг деревни. И теперь спокойна.
А вода продолжала быстро спадать. Лемуры умолкли, рисовые поля показались
из воды, и снова на них закипела жизнь, бедствие прошло, наступила разрядка.
Люди в хижинах, избавившись от кошмара, весело беседуют, смеются и шутят.
Солнце еще высоко стоит в небе, а река совершенно успокоилась и вошла
в свои берега. Была голодна и зла, схватила свою добычу, - что же тут
удивительного? Естественное право каждого дикого зверя. Похищает, но когда
насытится - честно уходит. И люди радуются, что река утихла и зверь удалился.
Солнце клонится к западу, и, как всегда, вечером пролетают мои крылатые
знакомые, - цапли вурумпуцы. Их восемь. Сегодня я смотрю на них с большим,
чем до сих пор, облегчением и дружбой. Над изменчивой судьбой людей и
случайностями долины летят цапли, всегда чистые, благородные, спокойные,
постоянные белые символы мудрости небес.
А у людей на земле большая радость. Река оставила щедрый дар - ил. Наводнение
покрыло поля жирным слоем удобрения. И люди радуются, потому что будет
хороший урожай риса, будет достаток, придут веселые танцы и появятся новые
дети. Люди уже танцуют. Рядом с забытой смертью ребенка рождается надежда
новой, плодоносной жизни. В этом, пожалуй, мудрость земли.
|