Еще не так давно коричневые люди сторонились
моей хижины и даже собаки боялись ее. Ни одна собака не желала заходить.
Две дворняги, веселые сорвиголовы, соревновались с ветром наперегонки
недалеко от моей хижины, придумывали всевозможные пакости глупым курам,
устраивали бурные игры с кем попало, но моей хижины не любили. Я делал
все, чтобы завоевать их доверие, бросал на пол самые вкусные косточки.
Собаки приближались, заходили даже на веранду, заглядывали внутрь и обнюхивали
вкусную приманку. Но вместе с привлекательным запахом слышался чужой,
подозрительный. Они становились серьезными и морщились. Они ни разу не
переступили порога моей комнаты. Для меня это было моральным поражением.
Недоверие собак, собак-барометров, удивительно совпадало с недоверием
жителей селения, коричневых людей.
А теперь что за перемена! Те же собаки влетают с невообразимым Шумом в
хижину, носятся, точно по собственному двору, играют во всех углах, опрокидывают
стулья и посуду, становятся наглыми и подлизами. Здесь, ни в каком другом
месте, а только здесь они доставляют себе удовольствие выискивать блох.
Веломоди гонит их, бранит всевозможными словами, но бесполезно: дворняги
любят ее, выгонит в одну дверь, они влетают в другую, а вместе с ними
появляется веселье.
А ведь хижина моя та же, что и прежде, только поселился в ней еще один
человек; маленькая коричневая девушка Веломоди и ее лохматый друг бабакут.
Прежде каждое, утро, когда появлялось солнце, я просыпался от радостного
пения дронго, черного дрозда, свившего гнездо на дереве вблизи хижины.
Потом дронго улетел в другие места; дерево опустело и никто меня не будил.
Я просыпался сам, и чувство одиночества не покидало меня до полудня. Теперь
меня будят чудеснейшие звуки - девичий смех.
Я сказал Веломоди, что она может приглашать в нашу хижину своих подружек
и угощать всем, что у меня имеется. И вот каждое утро девушка принимает
на веранде своих многочисленных ровесниц и родственниц. Многие приходят
к ней даже с другого берега реки. Повар Марово готовит цейлонский чай
и щедро угощает их сахаром и европейскими сухарями. В полусне, за тростниковой
стеной, я слышу девичье воркованье на таком мягком, таком мелодичном языке,
что по сравнению с ним все наши европейские языки кажутся варварским бормотаньем
и шипеньем. Вдруг кто-то смеется погромче, и я просыпаюсь окончательно.
После такого пробуждения человек долго не расстается с улыбкой, она не
покидает его весь день. Хижину окружает веранда, защищенная от дождей
и солнца широкой пальмовой крышей. С любой стороны веранды открывается
непередаваемое великолепие пейзажа и богатство долины. Зеленые рисовые
поля, отороченные каймой из красных гибискусов, гора Беневского, возвышающаяся
над ними, богатейшие плантации кофейных деревьев и склоны других гор,
покрытых тропическим лесом, по которому не ступала нога человека; живописные
хижины селения и громадные кокосовые пальмы; извивающаяся лента дороги,
залитая лучами жаркого солнца с красивыми людьми на ней и большая река,
которую мальгаши считают диким зверем, - все это похоже на пленительный
сон и напоминает чудесные главы какого-то увлекательного романа, созданного
воображением. Никогда и нигде мне не приходилось с такой силой чувствовать,
как зрительные ощущения вызывают глубокие волнения души. И за эту великую
радость я благодарю пейзаж, хижину и веранду.
На веранде я ежедневно пишу главы моей книги о Мадагаскаре. В полдень
потоки света и жара обрушиваются на долину и высушивают сердца и гортани.
И тогда неслышной походкой подходит Веломоди (она всегда ходит босиком)
и предлагает подкрепиться. Она приносит кокосовый орех, только что сорванный
с соседней пальмы, разрубает его топориком, сливает прозрачную жидкость
в стакан, белую сердцевину выкладывает на тарелку и подает мне. Жидкость
холодна, точно со льда, а сердцевина ароматная, как духи. Плод обладает
чудодейственными качествами. Когда поешь его, усталость исчезает совершенно.
К душному воздуху на веранде примешивается сладкий запах кокоса; им пахнут
мои губы и руки, руки и волосы Веломоди. Она стоит в стороне и кротко
улыбается.
После этого писать о Мадагаскаре трудно. Пленительный пейзаж, вкус свежего
кокоса и забота Веломоди - вот подлинный Мадагаскар. Но как передать его
горячее биение холодными словами человеческого языка и как сделать, чтобы
очарование тропиков стало понятно людям, обитающим в умеренном климате?
Увы, прелесть здешнего пейзажа, плодов и девушки будет жизненной только
в этой долине и неразрывно связана с этой хижиной и этой верандой.
Когда Веломоди перебралась ко мне, я опасался, что она объявит войну многочисленным
ящерицам геконам, живущим в закоулках хижины. К моему великому удовольствию
девушка не только не воюет с ними, но даже считает их хорошими и священными
созданиями. И геконы по-прежнему живут в моей хижине; днем спокойно спят
в своих укрытиях, ночью весело носятся по стенкам и шмыгают под крышей.
Геконы темного цвета, приплюснутые и уродливые, но очень быстрые, веселые
и полезные. По ночам неутомимо ловят комаров и других вредителей, шуршат
в сухом тростнике и часто победно свистят. Без геконов мальгашская хижина
не была бы такой привлекательной. В моей хижине много геконов.
Как-то утром мы увидели на полу останки громадной сколопендры, следы ночной
драмы. Ядовитая тварь пробралась ночью, вероятно, по сваям в нашу хижину,
но ящерица набросилась на нее, поборола и сожрала. Неизвестная ящерица
оказала нам услугу и совершила рыцарский подвиг, оставив нам, людям, незначительные
доделки: утром Веломоди осторожно сгребла лапы и клешни сколопендры и
выбросила вон. Какое-то трогательное содружество ящерицы с человеком,
причем маленькой ящерице достается львиная, самая существенная доля работы,
- она охраняет, хотя и бессознательно, человека.
Однажды родственник Веломоди принес нам карликового лемура, самого маленького
представителя почтенной семьи лемуров. Зверек не больше крысы, но голова
у него большая, круглая и громадные глаза. Такие громадные, что когда
смотришь на зверька, видишь сначала глаза, а потом уже все туловище. В
отличие от других лемуров малыш невероятно дик, не дает себя погладить
и, как бешеный, кусает Веломоди.
Она таскает ему обильное угощение - кузнечиков и заботится о нем, как
мать родная, но он страшно испуган и ко всему равнодушен. Даже наш ручной
бабакут трогательно пытается приручить зверька, но все напрасно.
У него всегда горящий взгляд, скажу больше: его глаза - два мерцающих
в темноте огня, такие фантастически яркие и красочные, вспыхивающие розовато-фиолетовым
блеском, что кажутся какими-то сказочными рефлекторами. Они меня наводят
на интересные размышления: лемур словно спрашивает о чем-то человека.
В рефлекторах отражается страшное любопытство, извечная мука и извечный
вопрос. Так смотрит зверь на другого зверя, который ушел и превратился
в человека.
По вечерам, а иногда и поздно ночью я сижу и работаю. Веломоди давно уже
легла и спит сном здоровых первобытных людей. Со двора врывается мощная
мелодия тропической ночи; в хижине, кроме гeконов, бодрствуют только двое:
карликовый лемур и я.
Когда я сижу неподвижно над книгой, лемур становится доверчивее, вскакивает
на мой стол и ест кузнечиков из приготовленной для него мисочки. Это как
бы первый шаг к сближению. При этом он смотрит на меня непрерывно, точно
стойкий дух, и все с тем же невыразимым вопросом в прекрасных фиолетовых
глазах. Я улыбаюсь, но даже улыбка пугает его и лемур одним прыжком забирается
высоко под крышу. Оттуда он снова следит за мной.
А в это время Веломоди тихо открыла глаза и, не шелохнувшись, устремила
на меня тоже пылающий взгляд. И, зажатый между этими двумя огнями, я оказался
в центре какого-то невысказанного очарования.
Если бы я мог совместить их очарование с идеей книги, над которой я работаю
в тростниковой мальгашской хижине, получился бы, вероятно, самый прекрасный
союз. И тогда я стал бы самым счастливым человеком.
|