|
За саваннами
Что происходило тем временем на землях, которые лежали
южнее, за пределами лесного пояса? Для народов, населяющих саванны, эта
зеленая граница была таким же барьером, как на севере - пустыня. Они торговали
с лесными народами, когда торговля приносила солидные барыши, то есть
при купле-продаже золота, орехов кола и рабов, Но распространить свою
власть на эти районы им почти никогда не удавалось. Даже Банку Муса, аския
Великий и Идрис Алума не смогли сколько-нибудь значительно продвинуться
туда, хотя купцы и мусульманские миссионеры постепенно прокладывали новые
пути.
И все же в более ранние времена переселенцы явно ухитрялись преодолевать
лесной барьер. Многие негритянские народы тропической Западной Африки
считают, что их отдаленные предки пришли с севера и северо-востока. Например,
у племени акан из современной Ганы существует легенда о том, что их родоначальники
пришли с севера в XI столетии. "Царский список" племени восходит
к. периоду, который можно датировать концом XIII века, когда была основана
древняя столица Боно Мансу. Ее развалины (или развалины более поздних
построек) лежат примерно в 100 милях к северу от Кумаси, где сейчас обитают
ашанти.
Предание гласит, что основатели Боно Мансу пришли из "великой белой
пустыни" на севере. Пожалуй, здесь есть крупица истины. Но в то же
время очевидно, что сильные и жизнеспособные народы лесного пояса не могли
быть только продуктом миграции с севера. Правда, они многое заимствовали
с севера - ведь именно оттуда направлялся к ним поток пришельцев. Но если
эти народы и. заимствовали у Судана его цивилизацию, то не в большей степени,
чем Судан - у Северной Африки и Куша, от которых он все же кое-что перенял.
Между ними и севером, бесспорно, происходил обмен идеями и техническими
навыками, но они переработали и синтезировали все усвоенное. Этот процесс
взаимного обмена познаниями, начавшийся в Африке с давних времен - в период
возвышения Египта, продолжается до сих пор. И мы ничего не узнаем о ходе
африканской истории, если будем опираться на предпосылку о чисто механическом
подражании более отсталых народов более передовым. Истина не так проста,
как кажется. "Технически отсталые" народы, заимствуя что-либо
у менее "отсталых", старались приспособить заимствованное к
местным условиям. В процессе приспособления они неизменно модифицировали
новые для них идеи и трудовые навыки, в результате чего возникал сложный
и устойчивый комплекс, органически входящий в их собственную культуру.
Таким образом, очевидно - во всяком случае нынешние данные по этому вопросу
дают нам основание считать это очевидным, - что народы лесного пояса узнали
о способах добычи руды, о выплавке и обработке железа от своих северных
соседей, что они узнали об этом в последние столетия дохристианской эры
и что, приобретя эти знания, они вступили в период медленного перехода
от племенной организации каменного века к новым общественным формам. Было
бы ошибкой думать, будто они шли по тому же пути социального и экономического
развития, что и народы, передавшие им свои знания. Напротив, процесс этого
развития во многом был своеобразен.
Арабские средневековые писатели фактически не оставили нам никаких сведений
относительно истории лесного пояса и его пестрого населения. Как и ученые
мужи из Тимбукту и Дженне, они почти ничего не знали о нем. Зато со второй
половины XV века появляются другие источники. К 1475 году португальские
корабли уже бороздили прибрежные африканские воды, достигнув заливов Бенин
и Биафра, где океан далеко вдается в сушу между Западной и Юго-Западной
Африкой. Капитан Руи ди Сикейра, видимо, бросил якорь в Бенине и высадился
на берег еще в 1472 году.
В первых документах европейцев о западном побережье Африки содержится
множество ошибок. Эти документы, пожалуй, проливают свет скорее на европейскую,
чем на африканскую историю. Иногда уровень грамотности тех, кто оставил
нам эти документы, был настолько низок, что их свидетельства не могут
быть для нас ценными. Лишь в редчайших случаях достигают они той силы
и выразительности, которые характерны для лучших средневековых и позднесредневековых
арабских путешественников. Не будем удивляться, первыми европейцами, пришедшими
в Африку, были пираты и авантюристы, из которых редкий умел нацарапать
свое имя, Ни у кого из них не было и следа той эрудиции, тонкой, пытливой
наблюдательности, которые присущи, например, Ибн Баттуте или Льву Африканскому.
Но зато капитаны пиратских кораблей были людьми дерзкими и предприимчивыми,
и, если матросы соглашались пойти на риск, они отважно плыли навстречу
неведомому, не боясь ни бога, ни черта. И как-никак их сообщения - гораздо
лучше, чем ничего.
Мало кому из этих людей случалось попасть во внутренние районы Африки,
узнать ее жизнь. Они и не задавались такой целью. Золото, перец, рабы
- все ценное, чем можно было набить трюмы, - вот на что были устремлены
их помыслы. По поручению своих хозяев, обычно монархов Западной Европы,
они создавали на побережье торговые фактории (обычно не дальше чем в дюжине
миль от полосы прибоя) и, по мере того как росло. чувство уверенности
и увеличивались барыши, превращали эти фактории в форты с постоянным гарнизоном.
Если смертоносная лихорадка косила ряды солдат, на смену умершим прибывали
новые. Немало таких живописных старинных крепостей сохранилось и поныне.
Забавно, что премьер-министр нынешней Ганы живет в одной из них.
Таким образом, сведения первых европейцев об Африке ограничивались береговой
линией. Да и она интересовала их лишь с точки зрения торговых возможностей
или как место для сооружения арсеналов. Никакого интереса к самой стране
и ее народу они не испытывали. И если отчеты христианских миссионеров,
поселившихся в других частях света, представляют большую ценность, то
сведения об Африке не позволяют этого сказать, разве что какой-нибудь
неисследованный и неизученный архив неожиданно порадует нас погребенным
в нем сокровищем.
Не будет преувеличением сказать, что в наших руках были бы совсем иные
исторические документы об Африке, если бы не вмешательство работорговли.
Великое искажение
Работорговля в Африке превзошла по своим масштабам все
доселе виданное и оказала на ее развитие огромное влияние. Европейская
торговля рабами отличалась от внутренней работорговли в Африке, которой
издавна занимались арабы и многие африканские гocyдарства, Отличалась
она и от домашнего рабства, характерного для африканского общества железного
века. Заморская работорговля стоила Африке значительно дороже. Это была
катастрофа огромных масштабов, которая не шла ни в какое сравнение с ужасами
завоевательных войн, происходивших в Африке. Она была для этого континента
тем же, чем "черная смерть - чума - для Европы в средние века, когда
ее жертвой становилась треть европейского населения, она была страшнее
чумы, ибо ее социальные последствия были неизмеримо тяжелей. Чумная эпидемия
"затухала" через несколько лет, а работорговля длилась более
четырех столетий. За этот период Африка и Европа вырастили поколения людей,
отравленных ядом бесконечного презрения к человеческой жизни,
Спрос на африканских рабов в Европе впервые начал удовлетворяться еще
в 1441 году, когда португальская флотилия, выйдя из Сенегальского залива,
бросила якорь в Лисабоне, С той поры "товар" из Африки поступал
непрерывно сотни лет, по мере того как португальцы и их соперники продвигались
все дальше к югу вдоль берега и утверждались в этих местах. К началу XVI
века в Португалии появились целые районы, где негритянских рабов было
больше, чем местных жителей. Еще большим спросом пользовались черные рабы
на Карибском море и в Бразилии. Судя по документам, американский рынок
был практически ненасытным. Это обстоятельство раздуло работорговлю до
невероятных размеров, В результате вызванных ею войн погибли миллионы
людей,
Голые цифры память обычно не удерживает. Может быть, примеры, которые
я приведу, помогут запомнить цифры, говорящие о масштабах работорговли.
Недавно один португальский историк заявил, что между 1486 и 1641 годами
только с берега Анголы было увезено 1389 тысяч рабов - иными словами,
этот и без того не густо населенный район терял ежегодно 9 тысяч человек.
В отчете Филиппу II говорится о 52053 рабах, вывезенных в Бразилию из
Анголы с 1575 по 1591 год,- примерно по 2 тысячи рабов в год. Кадорнега
оценивает число африканцев, ввезенных в Бразилию главным образом из Анголы
и Мозамбика между 1580 и 1680 годами, в миллион человек, то есть по 10
тысяч человек каждый год, Позднее цифры станут еще более внушительными.
А ведь Ангола и Мозамбик - только два из многих районов, куда работорговцы
совершали разбойничьи набеги.
Согласно архивам Ливерпуля, за 11 лет (1783-1793) из этого порта было
отправлено за рабами 900 флотилий, которые вывезли из Африки свыше 300
тысяч рабов на сумму примерно 15 миллионов фунтов стерлингов. Чистая прибыль
оценивалась в 12 миллионов фунтов, или более миллиона ежегодно. В середине
XIX века Генрих Барт все еще сетовал не только на существование работорговли
в Судане (в районе Кано и других местах), но также на рейсы американских
судов в бухту Бенин. Положить конец работорговле оказалось значительно
труднее, чем начать ее.
Трудно - пожалуй, даже невозможно - измерить ущерб, причиненный ею Африке.
Во всяком случае она нанесла смертельный удар африканскому обществу и
цивилизации. В войнах, порожденных работорговлей в Центральной и Южной
Африке, не было заложено прогрессивное начало, ибо они не порождали ни
изобретательности, ни инициативы, не влекли за собой никакого материального
прогресса, как утверждают некоторые. Напротив, последствия этих войн были
сугубо отрицательными. Они уничтожили то, чего Африка достигла за тысячелетия,
ничего не дав ей взамен.
По мере того как войны ради захвата рабов продолжались, люди все более
черствели. Работорговля разлагала европейцев, порождала в них все большую
алчность. Внезапные вспышки восстаний отчаявшихся рабов лишь умножали
их невзгоды и влекли за собой новые кровопролития. "Поскольку очень
немногие негры могут перенести потерю свободы и выпавшие на их долю трудности,
- говорится в одном документе 1788 года, - и поскольку у них нет сил терпеть,
они все время стремятся воспользоваться любой оплошностью своих угнетателей.
Чаще всего это выливается в мятежи, подавление которых редко обходится
без большого побоища. Иногда мятеж удается. Тогда рабы истребляют весь
экипаж судна. Они всегда готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы
совершить любой отчаянный поступок, лишь бы выкарабкаться из своего несчастного
положения, и, несмотря на все препятствия, часто достигают своей цели".
Человек, написавший эти строки, был аболиционистом и сочувствовал рабам.
Однако, как показал Герсковиц, "большинство негров с самого начала
отказывалось примириться с рабством без борьбы". Когда им не удавалось
поднять мятеж в море, они восставали в самой Америке. Туссен-Лувертюр
с Гаити был только одним из многих рабов, которые возрождали на берегах
Карибского моря или в самой Америке попраннную человеческую свободу.
Об этой полосе восстаний нельзя забывать, изучая отношение уроженцев Западной
Африки к работорговле. Не подлежит сомнению, что вожди и некоторые племена,
населявшие побережье, легко поддались соблазну принять участие в заморской
работорговле. Переход от издавна практикуемого домашнего рабства к торговле
рабами оказался не слишком трудным. Их отношение к ней, может быть, отличалось
от отношения некоего Джона Хоукинса - работорговца елизаветинских времен,
на гербе которого красовался "полумавр во весь рост и в цепях";
возможно, оно отличалось и от образа мыслей тех европейских священников
в Конго, которые многие десятилетия восседали на троне из слоновой кости
у причала Луанды, милосердной рукой обращая в христианство толпы закованных
рабов перед погрузкой их в трюмы кораблей, направлявшихся в Бразилию.
И тем не менее было нечто такое, что объединяло их; общество допускало
рабство и тем самым санкционировало работорговлю,
Вожди и народы побережья, по крайней мере некоторые, проявляли заинтересованность
в удовлетворении спроса ненасытной Европы, поскольку получали при этом
свою долю прибылей (в свое время такие же интересы побуждали вождей других
племен участвовать в работорговле арабов). Однако представление о том,
что африканское общество алчно и покорно вступило в многовековой период
работорговли, представление, которое иногда пытаются создать сторонники
"теории" "врожденной неполноценности" негров и "рабской
омерзительности" африканского общества, не подтверждается никакими
документами. Слабого можно вздернуть на виселицу, но это вовсе не значит,
что она ему нравится. Африканское общество было относительно мирным и
великодушным, даже мягким. Мир этих людей внезапно захлестнуло потоком
смерти и ужасов. Лучшие и самые сильные пользовались любой возможностью
оказать сопротивление или восстать, остальные терпели, но терпение это
не означало покорности.
Не трудно представить себе процесс разложения нравов, когда охота за несколькими
рабами превратилась в охоту за многими,- это повлекло за собой постепенное
разрушение всякого разумного и сдерживающего начала. Гораздо труднее измерить
те разрушения, которые массовая работорговля нанесла многим государствам
и обществам. "С течением времени, - писал о Конго Иль (эти слова
можно отнести ко всем другим районам африканского побережья), - рухнули
последние социальные связи. Вся структура общества оказалась нарушенной.
Конечно, в Конго и до прихода белых были рабы, составлявшие органическую
часть его социальной структуры, но они занимали в этом обществе строго
определенное место. С ростом работорговли рабовладение превратилось в
свирепую охоту на людей. Не толь. ко сильные продавали слабых - рушились
даже семьи, и родители продавали детей или дети - родителей португальцам,
которые клеймили купленный товар каленым железом, как овец".
Кое-какое представление о размерах этого распада можно получить, сравнивая
положение африканских народов, вовлеченных в работорговлю, с положением
тех, кто оказался в более выгодных условиях, так как жил достаточно далеко
от побережья (правда, о последних нам известно сравнительно немногое).
Кроме того, мы имеем возможность сравнить рассказы европейцев XV - XVI
веков, когда работорговля делала еще первые шаги, с рассказами европейцев,
живших 300 и 400 лет спустя. Особенно резкий контраст обнаруживается в
сообщениях об известном государстве Бенин, существовавшем недалеко от
тех мест, где находится современная Нигерия.
Англичане ворвались в Бенин в 1897 году. Зрелище, представшее перед ними,
было списано комэндером Беконом, который возглавил английскую экспедицию.
"Бенин поистине можно назвать городом крови,- писал он.- Его история
- это сплошная полоса самой низменной дикости. В начале XIX века, когда
Бенин был центром работорговли, человеческие страдания, должно быть, достигли
здесь предела, но сомнительно, чтобы даже тогда бессмысленность человеческих
жертв превзошла нравы более близких к нам времен".
Подлинная история государства и империи Бенин была, разумеется, вовсе
не "сплошной полосой самой низменной дикости". Однако в те годы,
когда Бекон посетил его, это могло показаться правдой. "Кровь была
повсюду... справа (там, где была резиденция царя) стояло "древо распятия"
с двумя крестами. Лица двух несчастных, пригвожденных к ним, были обращены
к западу, На земле валялись черепа и кости - останки прежних жертв. На
каждой большой дороге было не менее двух лобных мест..."
Европе и Азии известно, к чему могут привести алчность, страх и деспотизм
не только в тех местах, где промышляли торговцы живым товаром. Аборигены
Америки - мексиканские ацтеки не знали работорговли, однако над ними тяготело
проклятие ритуальных убийств. И все же между описанной Беконом сценой
и четырьмя столетиями заморской работорговли существовала самая непосредственная
связь. Колониалистам Европы кое-где удалось внушить африканцам чувство
особой вины за века рабства, но истина в том, что и те и другие в этом
повинны в равной мере, ибо не африканцы были зачинщиками. Народы внутренних
областей Центральной и Южной Африки, до которых не дотягивались длинные
руки работорговцев, почти не знали такого опустошения. Отдельные случаи
были лишь редким исключением. Средневековому Бенину никогда раньше не
приходилось испытывать таких страданий.
За четыре столетия до экспедиции Бекона, когда работорговля еще только
зарождалась, португальцы наблюдали совсем другую картину. Следуя к дельтам
рек, их небольшие корабли водоизмещением в 50 тонн могли доходить до самого
Гуато, от которого до Бенина было "девять лиг по хорошей дороге".
Португальские моряки нашли этот город цветущим. Жители его были весьма
искусны в плавке металлов и плотницком ремесле. По описаниям португальцев,
"от ворот до ворот город имел одну лигу", Вместо стен он был
"окружен широким и глубоким рвом, заполненным водой и представляющим
достаточно надежную защиту".
"Я был там четыре раза,- писал Пашеку в конце XV века. - Дома в Бенине
сделаны из краснозема и крыты пальмовыми листьями". Город распространял
свое влияние на окрестности "на 80 лиг в длину и на 40 в ширину".
Он "обычно находился в состоянии войны с соседями". Цель войны
- получить рабов для домашнегo хозяйства, как это было и в средневековой
Европе. Но с приходом европейцев правители Бенина поняли, что для них
выгоднее продавать рабов. Мы покупаем (рабов), - писал Пашеку, - платя
за каждого от 12 до 14 бронзовых браслетов или медные браслеты, которые
у них ценятся еще дороже".
Несмотря на войны, которые древний Бенин вел с соперниками, в этом государстве
царили мир и порядок, и, хотя документы о том времени очень кратки, эта
мысль проступает в них вполне отчетливо. В 1486 году Аффонсу ди Авейру
по поручению португальского короля возглавил небольшую торговую экспедицию
в Бенин. Здесь он нашел свою смерть, но незадолго до гибели ему удалось
отправить, на родину груз перца - первого товара, который пришел в Европу
с берегов Гвинеи. "Вскоре, - говорится в другом португальском отчете,-
образцы его посланы были во Фландрию и другие места, и стоил он большие
деньги, и его весьма ценили"
В это время царь Бенина (его называли "оба") отправил в Португалию
своего посла, "ибо он желал узнать как можно больше о тех землях,
откуда пришли в его страну эти странные люди". Когда же посол- "человек
красноречивый и наделенный от природы мудростью" - вернулся в Бенин,
он привез с собой не только подарки царю от короля Португалии, но и католических
миссионеров и "облеченных королевским доверием посланцев, которым
надлежало жить в его стране и скупать перец и другие товары, торговля
коими составляет монопольное право короля". Таким образом, в те времена
работорговле отводилась еще второстепенная роль.
О поведении "королевских уполномоченных" и миссионеров в Бенине
рассказывает другой португальский источник, относящийся к 1516 году. Он
не блещет красотами стиля, но сведения, которые можно из него почерпнуть,
богаты и разнообразны. "Милостями, которыми осыпает нас король Бенина,-
писал Дуарти Пириш, тогдашний королевский уполномоченный, - мы обязаны
его любви к вашему высочеству. Он оказывает нам великие почести, и сажает
нас за стол подле cвоегo сына, и не таит от нас ни один уголок своего
двора, напротив, все двери раскрыты перед нами".
Пириш отмечает, что Бенин хорошо принимал миссионеров, но их труды не
приносили желаемых плодов, ибо царь все время был занят войнами с соседями.
Однако по возвращении с одной из таких войн царь "отдал сына и некоторых
придворных - знатнейших во всем королевстве - в науку миссионерам, дабы
их обратили в христианскую веру, и он также повелел построить в Бенине
церковь, и миссионеры совершили над учениками обряд крещения. Их также
учат грамоте, и вашему высочеству будет приятно узнать, что они выказали
прилежание в учении". Сделаем скидку на то, что доклад королю составлен
в очень тактичных выражениях, но во всяком случае в нем нет тревожных
ноток.
В 1554 году, когда в Бенин попал англичанин Ричард Уиндхем, он обнаружил,
что царь "говорит на языке Португалии". Уиндхем закупил здесь
перец, частично расплатившись имевшимся у него товаром и пообещав произвести
окончательный расчет в следующий приезд, но и он не приобрел ни одного
раба.
Такого рода краткие и отрывочные донесения, содержание которых редко выходило
за рамки деловых заметок мореплавателей и купцов, дошли до нас с тех времен,
когда европейцы стали появляться в государствах и городах, расположенных
на побережье Африки от устья Сенегала на западе до устья Конго на юге.
Эти материалы свидетельствуют о существовании в Африке множества племенных
объединений, которые часто враждовали между собой, но и часто были связаны
феодальными узами. Этим племенам была знакома обработка металлов; они
исповедовали разнообразнейшие религии - от примитивного анимизма до сложных
форм обожествления особы царя. Мыслящим по-европейски португальцам было
нетрудно понять многие обычаи этих государств, поскольку у них имелось
немало общих черт с феодальной Европой. В государствах, расположенных
поблизости от устья Конго, вожди и советники, легко поддавшись уговорам
европейцев, приняли христианство, а вместе с ним и дворянские титулы,
так что вскоре здесь распустилось пышное соцветие графов, герцогов и маркизов,
хотя африканцы в отличие от европейцев никогда не кичились ни дворянством,
ни принадлежностью к "истинной вере". Большинство африканцев
не утруждало себя и тонкостями местничества.
Эти народы всегда верили в единую божественную власть, определяющую конечные
судьбы мира. В этом отношении католический бог не отличался от их собственного.
Однако истыми христианами они не стали, и крещение оставалось для них
всего лишь красивым обрядом. Обычно они придерживались иерархической системы,
но у них она подчинялась законам общества, тогда как в феодальной Европе
давно стала окостеневшей догмой. Это различие помогает понять, почему
в Африке титулы исчезли, а миссионеры потерпели неудачу. Ни те, ни другие
не могли противостоять влиянию общества, которое на первый взгляд казалось
феодальным, но по существу оставалось племенным.
Разумеется, "племенное" общество - это не синоним "примитивного".
Примитивные общества существовали в тогдашней Африке, так же как они кое-где
существуют там и сейчас, хотя даже к ним слово "примитивное"
можно применить лишь в узком смысле, имея в виду уровень материальных
или технических достижений. Родо-племенной строй заселявших центральную
и южную части континента негритянских народов, с которыми португальцы
сталкивались в XV и XVI веках, давно уже выработал свою общественную структуру,
характерную для железного века. Эти народы шли по самобытному пути эволюции,
и они заслуживают названия "примитивные" не более, чем их современники
в Европе. Даже если не углубляться в дебри доказательств, это становится
ясным хотя бы при изучении раннего искусства Ифе и Бенина.
Бенин
Бенинская экспедиция 1897 года вернулась в Англию с удивительными
трофеями. Бекон, который писал о крови и жертвоприношениях, рассказал
также о найденных им "нескольких сотнях бронзовых дощечек почти в
египетском стиле, но поистине великолепной выделки" и об "удивительных
резных предметах из слоновой кости". Находки Бекона привели европейцев
в восторг. От места, где царил "дикий хаос", повеяло невыразимым
покоем и безмятежностью.
Десятью годами позже немецкий африканист Лео Фробениус обнаружил в Бенине
еще больше произведений искусства. По его словам, они сохранились там
как наследие "исчезнувшего континента Атлантиды". Другие европейские
ученые высказали предположение. что эти изделия относятся к периоду классической
Греции или, возможно, вышли из рук какого-нибудь одиночки европейца, который
некогда попал в Бенин и, будучи гением, один создал все эти "неафриканские"
шедевры. Кое-кто утверждал, что эти сокровища - явное порождение европейского
Ренессанса. Этих еще можно извинить: они были ослеплены поразительным
мастерством изображения. Некоторые, не мудрствуя лукаво, простодушно объясняли
все португальским влиянием.
Счастливый случай помог в 1938 - 1939 годах найти другую большую коллекцию
изделий из бронзы или, точнее, из меди во дворце "они" - наследственного
правителя города-государства Ифе, отстоявшего от Бенина примерно на 100
миль. Сейчас там продолжают находить новые предметы. Теперь произведения
искусства Ифе и Бенина, выполненные из терракоты или отлитые из металла,
пользуются всемирной известностью. Ныне никто не сомневается в их чисто
африканском происхождении. Полагают, что большинство этих предметов создано
между ХШ и ХVШ веками, причем лучшие относятся к началу этого периода.
Они знаменуют собой, если так можно выразиться, период зрелости железного
века в одном из государств лесного пояса Западной Африки до прихода европейцев.
Сколько-нибудь удовлетворительный труд об африканском обществе, которое
создало эти произведения искусства, пока не написан, поскольку имеющихся
данных еще недостаточно. К. Онвука Дике и другие ученые пишут сейчас подробную
истового Бенина. Гудвин после новых раскопок во дворце Ифе в 1957 году
нашел, что обнаруженная керамика относится к различным, строго определенным
стилям. По его мнению, во дворце было по крайней мере четыре этажа, выстроенных
в разное время. Уиллет в том же году сообщил о находке 30 тысяч керамических
изделий в области обитания йоруба, близ Ифе. Эти предметы исследуются
сейчас в Нигерии наряду с керамикой, найденной в результате раскопок 1953
и 1957 годов сотрудниками Археологического управления. "Все помыслы
археологов, ведущих раскопки на территории йоруба,- пишет Уиллет, - до
сих пор по вполне понятным причинам были сосредоточены на том, чтобы спасти
произведения искусства из храмов Ифе, и, поскольку керамикой йоруба не
занимались, ее хронология нам неизвестна. Однако в настоящее время в двух
наиболее значительных местах раскопок собрано достаточно материала, и
можно надеяться, что изучение его даст нам необходимые хронологические
указания".
Таким образом, картина начинает проясняться. Мы можем с известной долей
уверенности говорить о том, что народы, населявшие теперешнюю Нигерию
и давшие нам высокие образцы искусства и религии, преломили в них как
наследие своих древних предков из Западной Африки, так и влияние Севера
и Востока. Долгое время это искусство, столь отличное от абстрактных стилей
Африки, считали чужеродным ей и заимствованным извне по воле случая. Сейчас
от этой точки зрения отказались. Африканское искусство было органической
частью культуры африканских народов. Бернард Фэгг доказал это раз и навсегда
своими раскопками в Абири, в десяти милях от Ифе. Он обнаружил в одной
могиле пять терракотовых голов. Две из них выполнены в типично стилизованной
манере, но остальные совершенно реалистичны. Так же как и многими веками
ранее в долине Нок, абстрактное и реалистическое искусство шли здесь рука
об руку - редкий случай, и объяснить его, пожалуй, можно лишь соответствующим
религиозным толкованием.
Слишком мало еще известно о том, какие связи - если они существовали вообще
- ведут от фигур Нок к искусству Ифе, и проблема эта не становится яснее,
когда рассматриваешь вопрос о "внешних влияниях". Йоруба, населявшие
Ифе, и соседние с ними негритянские народы говорят, что предки их "пришли
с востока". Биобаку даже выдвигает гипотезу, что "йоруба, вероятно,
откочевали к своим нынешним очагам из местности, где они испытывали влияние
древних египтян, этрусков и евреев", 0н датирует "миграцию йоруба
с Ближнего Востока" временем между 600 и 1000 годами до н. э.
Но как бы то ни было, имеется достаточно данных о восточном влиянии на
культуру йоруба, и прежде всего данных религии. "Подданные обожествляют
своих королей, считая, что они сходят с небес. Они относятся к своим королям
с благоговением, говорят с ними на почтительном расстоянии и преклонив
колени", - писал примерно в 1540 году анонимный португальский лоцман
о жителях гвинейского побережья, особенно Бенина и Конго. "Их [королей]
поступки регулируются строгим церемониалом. Многие из этих королей никогда
не позволяют себе принимать пищу при окружающих, дабы не разрушить в своих
подданных иллюзию, будто они могут существовать без пищи. Они поклоняются
солнцу, считая, что души людей бессмертны и, покидая бренные тела, переселяются
на солнце". И хотя образы богов Куша, как и египетских, возможно,
сформировались впервые в древней Африке к югу и западу от Нила, отголоски
поклонения кушитскому царю-божеству доносятся сюда достаточно отчетливо.
К этим богам, как мы уже говорили, можно добавить бога йоруба Шанго, которого
изображали в виде барана, что свидетельствует о его кушитском или древнеегипетском
происхождении. В том же погребении, где были найдены упомянутые пять голов,
Бернард Фэгг обнаружил изображение головы барана и свернувшейся кольцом
змеи. Оба эти божества знакомы нам по религии древнего Нила. Был ли известен
предкам йоруба великий город Мероэ? Ведь фасад храма в Нага (около 100
г. до н. э.- 100 г. н. э.) украшает, извивающаяся змея.
Вместе с тем мастера Ифе и Бенина, а также других центров древней цивилизации
Западной Африки при отливке изделий из бронзы и меди широко использовали
технику "потерянной формы", как прежде народы Нила. Изделия,
выполненные этим методом, появляются сначала в Ифе, а затем в соседнем
Бенине, причем и самые ранние из них поражают великолепным мастерством
барельефа и тонкостью отделки. Однако, даже если эта техника пришла сюда
с берегов Нила, не могла же она распространиться здесь внезапно. К тому
же искусство Ифе, видимо, достигло своего апогея в ХШ веке, то есть через
тысячу лет после падения гocyдарства Мероэ, и причина неожиданной зрелости
этого искусства столь же непонятна, как и происхождение его творцов.
Напрашивается параллель с великолепными бронзовыми изделиями периода Шаньской
династии в Китае во II тысячелетии до нашей эры. Когда эти великолепные
сосуды и кубки впервые стали предметом внимания науки в XIX веке, многим
казалось, что они появились внезапно, как некий дар богов. Только значительно
позднее, после долгих исследований, выяснилось, что эти изделия не были
ниоткуда завезены, что они родились здесь в результате многолетних исканий.
За их совершенством стояли тысячи прежних неудач.
"Примерно до 1920 года,- заметил Крилл 20 лет назад, - ученые сомневались,
что в Китае вообще когда-либо существовала цивилизация каменного века.
Когда там обнаружили большое количество неолитических стоянок, некоторые
сказали: да, но там не было палеолита. В 1923 году в Ордосе были найдены
стоянки палеолита, и тогда скептики сказали: да, но ведь это, собственно,
не Китай. В 1928 году в долине Хуанхэ, между Шэньси и Шаньси, были обнаружены
следы палеолитического человека, а теперь в окрестностях Пекина найдены
и скелеты. Только очень дерзкий человек возьмется предсказать, что еще
найдут в Китае". Замечание Крилла об археологических и художественных
открытиях в Китае вполне можно отнести к Африке. Может быть, у скептицизма,
против которого он боролся, и есть свои положительные стороны, но возводить
его в принцип вредно. Если рассматривать изумительное искусство Ифе и
Бенина обособленно, оно может показаться результатом влияния извне, но
так рассматривать его нельзя.
Гораздо более вероятно, что это искусство, подобно породившим его обществам,
- результат развития сложных и самобытных традиций, складывавшихся по
мере распространения цивилизации железного века в широкой лесной полосе
к югу от саванн. Возможно, это искусство играло здесь какую-то особо выдающуюся
роль. Рассматриваемое в отрыве от питавшей его среды, оно покажется столь
же непонятным, как и бронза Шаньской династии в отрыве от древнекитайской
цивилизации.
Единство в многообразии
Только сейчас мы начинаем понимать,
что в действительности представляла собой "культура Нок".
Всего несколько лет назад науке стали известны достижения народа сао в
районе озера Чад.
По мастерству исполнения и выразительности золотые изделия, изготовленные
методом "потерянной формы" на Берегу Слоновой Кости, к западу
от мест обитания йоруба, не уступают памятникам Бенина. Медные изделия,
изготовленные тем же способом, очень напоминают бенинские и иногда даже
неотличимы от них, по крайней мере в своих наипростейших формах, но создали
их народы дан-нгере, населявшие Либерию, Французскую Гвинею и Берег Слоновой
Кости, а также некоторые племена Камеруна.
Знаменитая золотая посмертная маска царя ашанти, которая находится сейчас
в Лондоне в собрании Уоллеса,- еще один пример высокого искусства обработки
металлов, за которым, судя по смелому сочетанию реализма с символикой,
стоят прочные культурные традиции и поколения искусных мастеров.
Этот список можно продолжать почти до бесконечности: маски бауле, резьба
по дереву в Экваториальной Африке, деревянные и металлические изделия
племени бамбара (верховья Нигера) и многое другое - все это порождение
чисто африканской культуры и ее декоративного искусства, которые в совокупности
создали неповторимый мир Африки.
Этот творческий синтез формировался из многих компонентов. Творцы его
не только заимствовали, но и многое создавали сами. Идеи и технические
навыки, корни которых мы находим в Северной Африке или нильской долине,
- это мелкие ручейки полноводного потока местной изобретательности и выдумки.
Статуэтки из долины Нок, причудливая голова Джемаа, статуи предков сао
и котоко уводят нас в седую старину. Самый замечательный шедевр древнего
искусства Африки - изображение сидящих мужчины и женщины на скале в Сефаре,
в горах Тассили. Оно было создано, когда первых фараонов Египта еще и
в помине не было.
Определить южные границы сферы, охваченной процессом эволюции африканского
общества, не представляется возможным. Когда, миновав пределы саванн,
мы оказываемся в лесном поясе, дороги начинают ветвиться, расходятся на
юг и юго-восток континента, во все стороны, и, иной раз невозможно догадаться,
где начинаются эти дороги и где кончаются. Многие древние обычаи, в том
числе возведение мегалитов, связывают воедино большую часть континентальной
Африки. Но как, когда и какие племена шли по этим дорогам (если вообще
шли), для нас остается загадкой. Если, например, сейчас сравнительно легко
догадаться, каково происхождение обожествления особы царя и культа барана,
то значительно труднее установить, почему племена Южной Эфиопии считают
рог на лбу (причем у них такой poг имеет ярко выраженный фаллический характер)
символом победы и благородства, точно так же как народы Ифе и Бенина.
Пришли ли к этой идее совершенно не связанные друг с другом народности
самостоятельно или у них были какие-то общие предки, восходящие к увенчанному
рогоподобной короной царю Мероэ?
Дальше к югу очертания африканской цивилизации становятся более четкими.
Объясняется это главным образом тем, что формирование общества в эпоху
железного века совпало с прогрессирующим распространением негроидных племен
в южной части континента и, без сомнения, стало возможным благодаря этому
процессу. Таким образом, мы снова и снова встречаем здесь одинаковые моменты:
обожествление особы царя, обработку земли, племенной коллективизм, выплавку
металлов, каменные постройки. Такие предметы, как железные гонги, такая
техника обработки земли, как террасирование, такое искусство, как резьба
по дереву, связывают между собой самые отдаленные районы.
За исключением Восточной Африки, где пастушеские племена варваров с севера
появились во времена средневековья и в послесредневековый период, разрушив
тамошние оседлые общества железного века с их поселениями, городами, искусством
и ремеслами, мы находим здесь тесно связанные культуры, оказавшие влияние
на большую часть центральных и южных районов континента. Эти культуры
сейчас достояние банту. Но отсюда вовсе не следует, что их нужно приписывать
народам, которые ныне пользуются их благами. Вполне можно допустить, что
в эпоху железного века, еще до появления банту, в Центральной и Южной
Африке существовали культуры, сходные с культурой этого народа. Такие
же культуры, по всей видимости, существовали и в Восточной Африке.
Последнее положение следует удержать в памяти, несмотря на то, что в африканистике
оно фигурирует пока на правах гипотезы. В противном случае можно впасть
в серьезную ошибку, воображая, будто последовательная смена культур в
центральной и южной частях континента совпадала с последовательными волнами
миграции. Мигрирующие народы шли в южном направлении, неся с собой новые
идеи и новые практические знания, но эти народы встречали на своем пути
других людей и смешивались с ними. В результате такого смешения культура
менялась. Этот процесс чрезвычайно сложен, и его никоим образом нельзя
втискивать в рамки застывшей схемы.
В формировании культуры железного века в центре и на юге Африки играл
важную роль еще один фактор, благодаря которому ее горизонты значительно
расширились. Речь идет о неуклонном росте морской торговли через Индийский
океан. Эта торговля продолжалась на всем протяжении века металла в районах,
лежащих к югу от Сахары. В развитие Африки она внесла, пожалуй, не меньший
вклад, чем древний Египет и Куш, североафриканские народы ливийско-берберской
группы и морские государства Южной Аравии.
Иран, Индия, Индонезия, Китай в течение столетий поддерживали связь с
восточным побережьем Африки, оставив здесь заметный след. "Никогда
в жизни я не видел столько разбитого фарфора, сколько мне довелось увидеть
за последние две недели вдоль этого берега и на островах Килва, - сказал
в 1955 году Мортимер Уилер после поездки в Танганьику. - Черепки можно
было буквально грести лопатой.. Имея в виду средние века, начиная с Х
века и далее, я думаю, можно сказать, что история Танганьики, скрытая
под землей, написана на китайском фарфоре".
Западную Африку торговля через Индийский океан не затронула. При раскопках
в миссионерской часовне в Мбанца, на расстоянии 200 миль от атлантического
побережья, в "герцогстве Мбата", находившемся в вассальной зависимости
от древнего царства Конго, был найден небольшой обломок китайского фарфора.
Однако этот черепок, попавший сюда по чистой случайности, относится к
XVП или XVIII веку.
В развитии Судана и, пожалуй, всей Западной и Центральной Африки большую
роль сыграла торговля через Caxapy. Для Восточной и Юго-Восточной Африки
такое же значение имела торговля через Индийский океан. Она вовлекала
древнее население этих отдаленных равнин и холмов в орбиту тогдашнего
цивилизованного мира, содействовала развитию других обществ железного
века и других цивилизаций. В истории Восточной Африки до прихода европейцев
ее роль чрезвычайно велика.
|