Г. В. Цыпкин

(г. Москва)

ЭФИОПОЦЕНТРИЗМ
И ЭФИОПСКОЕ ОБЩЕСТВО

При рассмотрении таких понятий, как “евроцентризм” и “афроцентризм”, представляется целесообразным представить, как они проявляются в более узких рамках, в периметре отдельно взятой страны.

В качестве примера выбрана Эфиопия, страна, которая, отличаясь своеобразием исторического развития на фоне большинства других государств Тропической Африки, даёт пример существования особой, присущего только эфиопскому обществу системы взглядов на себя и окружающий мир. При этом необходимо подчеркнуть, что под эфиопским обществом в данном случае подразумевается прежде всего христианское амхарское и отчасти тыграйское общество, на протяжении многих веков занимавшие господствующие позиции в стране.

Казалось бы, что Эфиопия, как страна относящаяся к Африканскому континенту, могла бы явить собой пример локального афроцентризма. В действительности же все несколько сложнее. Явление, которое условно можно обозначить, как эфиопоцентризм, зародилось и развивалось прежде всего по отношению к непосредственно окружавшему Эфиопию миру, т. е. в первую очередь к другим народам континента. Существуют различия между эфиопами и другими африканцами и по отношению к европейцам, вызванные тем обстоятельством, что Эфиопии удалось избежать превращения в колонию, но об этом несколько позже.

Таким образом, причины, породившие эфиопоцентризм, прежде всего нужно искать в особенностях исторического развития страны. Уникальной из них является то обстоятельство, что Эфиопия являет собой пример существования древнейшей африканской независимой государственности на просторах Тропической и Южной Африки.

Даже тогда, когда европейская историческая наука утверждала, что Африка не имеет своей истории, что история этого континента начинается лишь с приходом белого человека, она вынуждена была делать исключение для некоторых областей материка, и в частности для Эфиопии: эта страна упоминается в Библии, о ней писал отец истории Геродот.

Конечно, в те отдаленные времена топоним “Эфиопия” понимался шире, не будучи привязанным к Эфиопии в ее нынешнем толковании. Но если даже вести отсчет с рубежа I в. н. э., со времени появления первых сведений об Аксумском царстве, преемницей которого стала Эфиопия, то и тогда история этой страны насчитывает не менее двух тысячелетий, что ставит ее в один ряд с древнейшими мировыми цивилизациями.

Другое дело, что сами эфиопы считали, что начало их государственности относится еще к библейским временам. Немного найдется на свете легенд, которые дошли бы до нашего времени в качестве официального документа. В существовавшей же до сентября 1974г. конституции монархической Эфиопии утверждалось, что власть в стране будет пребывать в руках представителей Соломоновой династии, основателем которой является император Менелик I, сын легендарных царя Соломона и царицы Савской. Последний император Эфиопии Хайле Селассие I официально считался 224-м представителем Соломонидов.

В любом случае, речь идет о государстве с богатой историей, европейская библиография которой составила бы честь не только африканской стране. Изданная еще в 50-е годы работа академика И.Ю.Крачковского содержит в приложении наименования около 800 исследований по истории, этнографии, культуре и языкам Эфиопии.¹ Первая же книга, посвященная истории этой страны, была издана в Европе еще в 1681г.²

На протяжении многих лет многие просвещенные умы средневековой Европы будоражила легенда о загадочном христианском государстве, расположенном где-то на побережье восточной части Африканского континента. Немало смельчаков отправилось на поиски “царства священника Иоанна”. Воображаемый образ Эфиопии находил свое место на страницах произведений географов, историков и писателей. Через Францию, Испанию и Северную Африку ко двору священника Иоанна направил героя одной из своих поэм прославленный поэт эпохи раннего Возрождения Людовико Ариосто. Во времена крестовых походов христианские государи Европы серьезно обсуждали планы привлечения Эфиопии к совместной борьбе против мусульман за гроб Господень.

Второй фактор, отличавший Эфиопию от других народов Тропической Африки, служивший предметом гордости — наличие собственной письменности, которую принесли с собой на Африканский Рог в середине I тысячелетия до н. э. переселившиеся туда южноаравийские племена. Таким образом, уже с древнейших времен берет начало процесс письменной фиксации исторических событий. Первые дошедшие до нас произведения агиографического и исторического жанров — соответственно жития эфиопских святых и хроники царей — появились в XIII-XIVв.в.

Важнейшим событием истории Эфиопии стало принятие христианства — это событие традиционно связывается с миссионерской деятельностью Фрументия, ставшего первым епископом эфиопской Церкви. Произошло это в IVв., за пять столетий до того, как киевский люд первым на Руси приобщился к этой религии.

Распространение среди эфиопского общества одной из мировых религий на столь раннем этапе ее становления сыграло огромную роль в процессе духовного формирования эфиопов. В соответствии с существовавшей на протяжении многих веков концепции, Эфиопия рассматривалась скорее не как часть Африканского континента, а часть христианского мира. Согласно этой концепции, истоки своей истории и культуры эфиопское общество усматривало в христианстве, религии, связывающей его с Римом и Византией.

Это обстоятельство сыграло первостепенную роль в становлении и развитии взглядов эфиопов на себя и окружающий мир. У черного эфиопа-христианина формировалось чувство превосходства по отношению к народам остальной Африки; амхара, будь то помещик или простой земледелец, неизменно ощущали себя господином по отношению к некрещеному населению страны, относящемуся к негроидной расе. Такие же чувства эфиопы испытывали и по отношению к другим народам Африки.

Что же представляло собой традиционное эфиопское общество, носитель подобных взглядов? Следует отметить, что сохранявшаяся на протяжении многих веков, вплоть до 70-х г.г. XX в., социально-экономическое и политическое устройство эфиопского общества, незначительность изменений в его духовной и культурной жизни, сила традиций обусловили применение к нему понятие “традиционное”. В данном случае оно используется не для соотнесения с общественно-формационными и социально-классовыми категориями, а для выделения того типа социальной организации, в которой традиция играет особо важную роль, являясь, по сути дела, основой их воспроизводства. Иными словами, под термином “традиционное общество” в самом общем плане понимается особый способ социокультурной регуляции, свойственный этому обществу и осуществляемый преимущественно при помощи традиции.

Многие исследователи-эфиописты отмечали консерватизм и покорность эфиопского крестьянства, составлявшего 95% населения страны. Объяснение этому кроется в психологии самого эфиопского общества, нормах его жизни и идеалах.

На протяжении многих веков эфиопский крестьянин воспринимал тяготы своего нелегкого существования как естественные и извечные законы жизни, освященные вековыми традициями. Так жили его отцы и деды, значит, так должен жить и он сам. Другого образа жизни он и не мог представить. Сформированное узкими и застывшими рамками традиционного общества мировоззрение эфиопа-земледельца покорно подчинялось реалиям его бытия. Главным для него было соответствовать стереотипам этой жизни, ожидая вознаграждения в царствии вечном. Путь же к этому вознаграждению, как поучали самые мудрые в округе люди — священнослужители, лежит через верность заветам отцов и дедов и покорность церкви.

Проблематика эфиопского традиционного общества не является темой данного доклада. Вместе с тем некоторые особенности его развития позволяют лучше представить ту почву, на которой зародилось и развивалось такое явление, как эфиопоцентризм.

В качестве примера своеобразия эфиопского общества может служить, в частности, его отношение к понятию “время” и к истории в целом.

Памятуя, что большая часть истории Эфиопии приходится на феодальный период развития, в мироощущении эфиопа можно найти немало аналогий с представлением о времени жителя средневековой истории. Их отношение к событиям основывалось на убеждении, что все прошедшее — устоявшееся и положительное, новое же — неопределенное и нестабильное.

Исследуя проблему отношений в традиционном амхарском обществе, американский социолог Д.Левин отмечает, что оно имеет циклический характер. Отсчет годов ведется в соответствии с Евангелием, при этом образуется постоянно повторяющийся четырехлетний цикл: год Матфея, год Марка, год Луки и год Иоанна. Принцип цикличности присущ и обозначению дней месяца, каждый из которых посвящен определенному святому. Когда амхара хочет представить какое-либо событие во времени, он чаще всего скажет, что случилось это, например, в год Луки, в день святого Михаила. “Время, — отмечает Д.Левин, — не представляет особого интереса для эфиопа. Как правило, он не знает ни только дня, но и года своего рождения”.³ Припоминая что-либо из прошлого, он привязывает его к каким-то синхронным событиям, например, восхождению на престол правителя, эпидемиям, войнам, засухе и т. п. В традиционном представлении время воспринималось лишь в двух качествах — как прошлое и как настоящее. Все, что не являлось современным этому обществу, относилось к прошлому, которое воспринималось как некая нерасчлененная бытность. События, независимо от того, произошли они 100 или десять лет назад, определялись во времени как “тынт” (древнее) или “дуро” (прошлое).

События давно минувших лет интересовали эфиопов скорее как фон, с которым они постоянно соотносили свои поступки, отыскивая в прошлом эквиваленты своего бытия. Иными словами, все, что они не делали, должно было соответствовать поведению отцов и дедов.

Таким образом, история в представлении традиционного эфиопского общества представляет как бы проекцию настоящего на прошлое. Активная роль прошлого приводит к тому, что история кажется застывшей, лишенной элементов развития: все, что окружает человека, все, чем он живет — традиции, обычаи, феодальные междоусобицы, тип жилища, инструменты — было уже в прошлом. Неизменность условий жизни и повторяемость событий создавали ощущение недвижимости времени и приводили к закреплению в общественной психологии консервативных традиций и взглядов.

Отношение ко времени, как к застывшей реальности, подтверждают и произведения традиционной эфиопской живописи. Еще относительно недавно художники изображали легендарного императора Менелика I, сына царя Соломона и царицы Савской, в окружении телохранителей, вооруженных огнестрельным оружием.

Консервации традиционных представлений во многом способствовала изоляция страны от внешнего мира. Захват Османской империей в XVIв. Красноморского побережья отрезал Эфиопию от влияния извне, порождая в эфиопском традиционном обществе самые причудливые представления о других странах и народах. Многие европейские авторы, оценивая взаимоотношения этой страны с внешним миром в период средневековья, часто прибегают к образным словам Э.Гиббона, автора известного труда “Упадок и падение Римской империи”: “Окруженные со всех сторон своими религиозными противниками, эфиопы проспали почти тысячу лет, забыв об остальном мире, который в свою очередь тоже позабыл о их существовании”.

На протяжении XVII-XVIII вв. Эфиопия находилась в состоянии самоизоляции, фактически европейцам был запрещен въезд в страну. Древняя африканская империя все меньше интересовалась внешним миром, решая главным образом внутренние политические и религиозные проблемы. В этот период особенно обострились религиозные чувства эфиопов, которые воспринимали свою страну как островок истинной христианской веры в море ислама и язычества. На протяжении XIX в. подобное определение Эфиопии содержалось почти в каждом послании правителей страны тому или иному европейскому монарху. Вторым элементов таких писем было обращение к ним как к “защитнику христианской веры”. Примером, в частности, может служить письмо императора Менелика II в 1891г. главам европейских держав по вопросу об исторических границ Эфиопии.

Существовали ли контакты по политической линии с кем-либо из африканских соседей? Сведений на этот счет нет, но политические, религиозные, этнические и расовые реалии того времени не дают возможность ответить на этот вопрос положительно. Как уже отмечалось, гордящиеся своей древней цивилизацией, давними традициями государственности и собственной письменностью христианское население Эфиопии воспринимало своих африканских соседей как людей второго сорта, достойных лишь быть рабами амхара. Такая политика особенно наглядно проявилась в конце XIX в., в период широкой территориальной экспансии эфиопского государства. Благодаря успеху нескольких военных экспедиций императорских войск в соседние области их население было превращено в крепостных крестьян, лишенных всяких прав.

Вместе с тем для покоренных народов существовал способ облегчить свою участь: по существовавшим тогда законам человек, принявший христианскую веру, не мог быть обращен в раба. Более того, правящая верхушка завоеванных областей в этом случае сохраняла свои привилегии и частично ассимилировалась с высшими эшелонами эфиопской власти. Примером может служить судьба одного из оромских правителей области Уолло Мухаммеда Али. После крещения он получил новое имя Микаэль в честь святого Михаила и настолько сблизился с императором Менеликом, что со временем превратился в одного из влиятельных феодалов страны. Речь идет о расе Микаэле, муже дочери императора Шоарег и отце Лиджа Иясу, преемника Менелика на императорском троне. Однако такая практика распространялась главным образом на феодальную верхушку оромо, близких по антропологическому типу к амхара и тыграйцам. Негроидные вожди нилотских племен не имели никаких шансов на занятие видных постов в государственной структуре власти и оставались на социальной лестнице ниже любого христианина-амхара.

Правда, наступило время, когда эфиопская официальная пропаганда и национальные историки как бы вспомнили, что Эфиопия не только часть христианского мира, но и часть Африканского континента. Процесс переосмысления своей принадлежности берет свое начало приблизительно с середины 50-х гг. прошлого столетия, когда большинство стран Африки приблизились к порогу независимости. Скорее всего император Хайле Селассие I осознавал, что чтобы занять место на политическом Олимпе в независимой Африке, необходимо повернуться лицом к континенту и предъявить африканские корни своей империи.

Первой ласточкой стала книга Ильмы Дерэсы по истории Эфиопии, где, в частности, говорилось: “В наши дни страны Азии и Африки продолжают борьбу против империализма. Народ Эфиопии начал сопротивление империализму еще во времена величия фараонов, Персии и Рима. Эфиопские воины, павшие на полях сражений в Шембура-Куре, Амба-Гашене, Адуа и Майчоу, сражались не только за свободу своей родины, но и для того, чтобы заложить основы независимости Африки”.⁴ Оставляя в стороне своеобразное представление автора относительно понятия “империализм”, являющегося для него синонимом любой территориальной экспансии, нетрудно увидеть его стремление найти в историческом прошлом Эфиопии истоки борьбы народов Африки за свою независимость, отыскать те общеафриканские элементы, которые позволили бы Эфиопии провозгласить себя борцом за свободу Африки на протяжении многих веков.

Вместе с тем эфиопы по праву гордятся традициями борьбы за независимость и сохранение территориальной целостности своей страны. Победа над итальянцами в сражении при Адуа в марте 1896г. не только гарантировала сохранение независимости эфиопского государства, но и способствовала усилению престижа страны на мировой арене. В те дни об Эфиопии с уважением заговорили во многих странах мира, название этой страны замелькало на страницах мировой прессы. На имя императора Менелика, победителя при Адуа, пришло более 3-х тысяч поздравительных писем и телеграмм. Одно за другим в столице страны Аддис-Абебе открывались дипломатические представительства ведущих государств Европы. Все это, безусловно, не могло не льстить чувству эфиопского самосознания, углублять ощущение своей исключительности.

Конечно, меньше всего об успехе Эфиопии в борьбе против колониализма знали в самой Африке, народы которой к концу XIXв. стали частью колониальной империи той или иной западноевропейской державы. Вместе с тем имеются сведения, что победа эфиопского оружия в итало-эфиопской войне 1895-1896г.г. нашла восторженный отклик среди черного населения Южной Африки. Один из политических деятелей того времени, Джеймс Дване, обратился к императору Менелику с посланием, в котором призвал его обратить внимание на бедственное положение африканцев-христиан в Египте и Судане. Образ независимой Эфиопии стал настолько популярен среди зулу Южной Африки, что митинги в честь этой страны привлекали в Натале и Зулуленде тысячи африканцев. Новый импульс получил процесс создания среди африканцев-христиан новой церкви, получившей название эфиопской. Хотя первоначально это название было заимствовано из Библии и в этом случае под Эфиопией подразумевалась вся Африка, позднее лидеры движения за эфиопскую церковь неоднократно подчеркивали, что ее название символизирует связь с реально существующей независимой христианской африканской монархией.⁵

Идентификация негритянского населения с независимой Эфиопией нашла свое отражение и в создании в 20-е на островах Вест-Индии, в первую очередь на Ямайке, христианской религиозной секты растафарианцев, названной по имени раса Тэфэри, в то время регента, а с 1930г. — императора Эфиопии.

Безусловно, эфиопы имели все основания гордиться победой над армией одной из европейских колониальных держав. Но с точки зрения роста эфиопского национализма и укрепления того явления, которого автор доклада определяет как эфиопоцентризм, успех эфиопского оружия в этой войне имел и теневую сторону, породив среди эфиопов преувеличенное представление о себе и своих военных возможностях. В свое время это обстоятельство было подмечено К.Арнольди, поручика лейб-гвардии Измайловского полка, прикомандированного к составу Русской дипломатической миссии в Аддис-Абебе от военного министерства: “Свою тактику абиссинец считает идеальной, свое снаряжение — первым в мире, военную организацию — не оставляющей желать ничего лучшего, себя самого — образцом солдата. Что нового могут сказать ему эти несчастные ференджи (европейцы — Г.Ц.), которых он гнал и убивал на холмистых полях Адуи и в ущельях Амба-Аладжи, чему они могут научить? “Не нам у них, а им у нас нужно учиться, как воевать”, — с усмешкой думает гордый сын Шоа и со спокойной совестью пребывает в своем невежестве”.⁶

По мнению этого автора, одержанная в конце XIXв. Победа над итальянцами “принесла большой с этой точки зрения вред абиссинской армии, укрепив ее окончательно в своих заблуждениях”.⁷

За самоуверенность пришлось расплачиваться в годы итальянской агрессии в 1935-1936г.г., когда устаревшая военная тактика эфиопской армии оказалась неадекватной современной военной машине Италии.

Сама же эта война снова вывела Эфиопию на авансцену мировой политики. Как и в конце XIXв. название этой страны замелькало на страницах иностранной прессы. Для миллионов африканцев борьба за независимость Эфиопии стала борьбой против колониализма как системы в целом. Африканская интеллигенция ощущала некую духовную связь с Эфиопией, в которой видели последний оплот самобытной и самостоятельной африканской государственности. Видный политический деятель Западной Африки, будущий президент Нигерии Н.Азикиви, в частности, выразил это ощущение следующими словами: “Эфиопия являет собой то последнее, что осталось от черной автократии. Она представляет тот тип правления, который был заложен нашими предками на Африканском континенте... Длительное существование Эфиопии после того, как ее современники исчезли с политической карты, было и будет являться объектом восхищения”.⁸

Эфиопия продолжала пользоваться вниманием внешнего мира и в послевоенные годы, на протяжении 50-х — 60-хг.г. Во многом научный интерес к богатому историческому и культурному прошлому страны и особенностям ее развития стимулировался правительством страны и самим императором Хайле Селассие I. Эфиопский монарх лично следил за развитием эфиопистики за рубежом, отмечая значительными денежными премиями те работы, в которых подчеркивалось то особенное, что выделяло эфиопское государство из ряда других стран Африки. По его инициативе стали проводиться Международные конференции по эфиопским исследованиям, научная деятельность иностранных ученых стала стимулироваться премией Хайле Селассие I, выплачиваемой из личных средств монарха.

Таким образом, эфиопы не могли пожаловаться на отсутствие к себе интереса со стороны внешнего мира, что не могло не льстить национальному самосознанию.

Эфиопоцентризм, как система взглядов на себя и окружающий мир, прежде всего на остальные страны Африки, стал терять позиции с начала 60-хг.г., когда большинство бывших европейских колоний на африканском континенте стали обретать политическую независимость. И тут выяснилось, что многие из бывших колоний значительно опередили Эфиопию в области политического и социально-экономического развития. В них существовали демократические по своему содержанию конституции, на основании которых избирались органы управления страной, политические партии и оппозиционная пресса. Ничего этого не было в Эфиопии.

Да, Эфиопия не испытала, подобно другим странам Африки, колониального порабощения. Но сохранявшаяся там вплоть до середины 70-хг.г. феодальная система правления сыграла роль своеобразного внутреннего колонизатора, задержавшего развитие страны. Ее соседи, в недавнем прошлом колонии, добивались первых успехов, но мало что менялось в древней империи, которая превратилась в одну из беднейших стран мира. Отсюда и та горечь, которая у наиболее мыслящей части эфиопского общества примешивалась к гордости за многие события прошлого страны.

Можно сказать, что существовало как бы две Эфиопии. Первая, обращенная к внешнему миру, включала в себя богатое историческое прошлое и собственную письменность, традиции борьбы за независимость и занимаемое место на политической карте континента. Частью этого парадного фасада была и личность императора Хайле Селассие I, около 58 лет простоявшего у кормила эфиопской власти. Иными словами, многое из того, что подпитывало эфиопский национализм.

За сверкающей витриной скрывались невежество и нищета, коррупция и деспотизм властей, запрет на деятельность общественно-политических организаций и оппозиционной прессы.

В 60-е годы в Эфиопии значительно увеличилось число людей, недовольных внутриполитическим и экономическим состоянием страны. Как правило, это были молодые люди — преподаватели, студенты, старшеклассники — умеющие размышлять и сравнивать. Наряду с репрессивными мерами, направленными на подавление инакомыслящих, официальная пропаганда как никогда ранее стала прибегать к мерам идеологического воздействия. Все чаще стали опубликовываться материалы, связанные с исключительностью исторического развития страны, ее отличия от других государств Африки. Подчеркивание исключительности эфиопской империи имело целью затушевать классовые и социальные антагонизмы, вызревавшие в обществе и отвлечь народные массы от борьбы за свои права. Подыгрывая эфиопскому национализму, официальная пресса сумела долгое время воздействовать на умонастроения в стране. В своей книге Р.Гринфилд приводит горькие слова одного из молодых оппозиционеров: “Наш опиум — это наша способность надуваться от гордости каждый раз при упоминании Адуа или нашей древней независимости”.⁹ В 1974г. неспособность правящей верхушки разрешить проблемы страны привела к выходу на политическую авансцену армии и ликвидации феодальной монархии.

В заключение несколько слов о расовом моменте, отношении эфиопского традиционного общества к европейцам. Многие исследователи отмечают ксенофобию эфиопов, их подозрительное, а часто и враждебное отношение к европейцам, которое проявлялось вплоть до первых десятилетий XXв. Его истоки уходят в далекое прошлое, к середине XVв., когда португальские миссионеры-иезуиты предприняли энергичные усилия, чтобы вырвать эфиопов из “монофизитской ереси” и привести их в лоно католической церкви. На первом этапе иезуитам сопутствовал успех, среди многих обращенных в католичество был и тогдашний император За-Дынгель. Однако католические проповедники не учли тех прочных позиций, которые более чем за тысячелетие завоевало в стране монофизитство, а также тот религиозный подъем, который сопровождает любую религиозную войну. Обеспокоенному ослаблением своих позиций эфиопскому духовенству не составило большого труда поднять свою паству за истинную веру отцов, в результате чего португальцы были изгнаны из страны.

В то время, как наиболее просвещенные правители Эфиопии, в частности император Теодрос II (1855-1868), стремились к контактам с христианскими державами Европы в надежде использовать их достижения для модернизации страны, эфиопское общество отвергало все новое, что приходило в Эфиопию из внешнего мира. Немногие европейцы, сумевшие достичь Эфиопии, рассматривались как носители вредных идей и мыслей, способных только принести вред богобоязненным эфиопам, которые соотносили свои поступки с деяниями отцов и дедов.

Эфиопам удалось избежать европейского колониализма, а значит и расового притеснения. Они встречались с белыми европейцами на земле своего независимого государства, видели, с каким почтением они относились к императору и другим официальным лицам. А потом, разве не победе при Адуа над европейцами обязана страна своей независимостью? Следует отметить, что именно после итало-эфиопской войны 1895-1896 гг. в Эфиопии заметно понизился престиж человека белой расы.

Об неуважительном отношении эфиопов к европейцам неоднократно упоминалось в донесениях русских дипломатов из Аддис-Абебы. Примером может служить донесение временного поверенного России в Эфиопии С.А.Лихачева от 17 декабря 1906 г.: “Сего числа, при выезде моем из ограды временно вверенной мне Миссии, при проезде брода через р. Кабаны, проезжавший тут же галлас низменного происхождения, пропустив меня с конвоем мимо, произнес классическое, столь часто здесь повторяющееся, туземное бранное слово “Уша фаренджи” (собаки иностранцы).

Само собой разумеется, нельзя оставлять здесь безнаказанно ни одной туземной дерзости, этого не допускает европейский престиж, но преследовать виновных, в большинстве случаев необразованных людей низшего класса, слишком строгими наказаниями я считаю делом довольно жестоким. Виноват не дикий, безответственный при наказании туземный крестьянин или солдат, нет; виноваты его начальники, которые не сумели ему внушить уважение к европейцу и подчас, даже наоборот, разжигают в нем расовую ненависть. Не ударами курбачей (палки бегемотовой кожи), не кандалами и тюрьмой можем мы внушить к себе если не любовь, то по крайней мере уважение туземцев. Единственно рядом правильно проведенных реформ в стране, из которых низшее туземное население извлечет выгоды и выйдет из того почти рабского положения, в котором оно состоит теперь по отношению своих начальников, можно рассчитывать добиться изменения взгляда туземца на европейца”.¹⁰

Возвращаясь к эфиопоцентризму, как к явлению в целом, необходимо отметить, что с начала эфиопской революции 1974г. идет неизбежный процесс его размывания. Такой исход был предопределен ликвидацией феодальной монархии, подрывом позиций христианской церкви, хранительницы традиций, а также окончанием гегемонии амхара в эфиопском обществе. Ныне перед народом Эфиопии стоят сложные проблемы и самолюбование уникальным и героическим прошлым страны не способствует поиску путей их решения.