Виктор Ерофеев. Предатель настежь открытого будущего

Предатель настежь открытого будущего
(беглые заметки о Южной Африке)
Виктор Ерофеев, "Аргументы и факты", 8 октября 1999 года

К тому, что в Южной Африке ходишь вниз головой, привыкаешь немедленно, если об этом не думать. А вот то, что пресловутая ЮАР, колыбель чудовища-апартеида, обруганная в наших газетах до дыр, похожа на Россию до того, что кажется страной-близнецом, - это, конечно, культурный шок.
Но что значит: похожа? Физически ЮАР настолько роскошна, что куда с ней тягаться, с нашим-то низким небом и вечной мерзлотой. Не страна, а "постер" красавицы из глянцевого журнала. В ней все безукоризненно сладострастно: и ноги, и взморье, и грудь, и пустыни, и пена волос, и холмы Африки. К тому же все обеспечено золотом и алмазами. Но чем больше говоришь с людьми, оторвавшись от лобстеров и страусиных стейков, тем яснее, что они больны "нашими" проблемами. Такие же, в сущности, "бедные люди".
Африка обжигающе опасна. В стране каждую третью девушку раздевичивает изнасилование. Если учесть, что каждый третий черный заражен СПИДом, изнасилование завершается затяжным убийством.
В моде зулусская песенка "Моя мама очень рада, когда я бью белого..." Экстремизм черных освободительных движений превратил ЮАР в место мести с библейским слоганом "око за око": за один 1994 год - 2500 политических убийств.
В такой стране хорошо родиться писателем.
Моя жизнь - уже давно маскарад, но тяга к перевоплощению избирательна: скучно описывать французскую мелочь страстей или попасть под трамвай итальянского культурного наследия. В Южную Африку меня привела фотография, случайно увиденная в английском журнале. Речь шла о мужском стиле жизни, и бурский писатель М. подавался ее образцом. Статья была полна глупостей, но лицо - большое спокойствие мягкого притягательного цинизма. Прочтя, что его книга называется "Мое сердце предателя", я догадался слиться с двойником.
Вырвав визу в южноафриканском консульстве в Москве, поразившем дурацкими придирками и отметкой в паспорте, запрещающей давать интервью местной прессе, я через Лондон улетел в Кейптаун. Во время одиннадцатичасового беспосадочного перелета стало ясно: книга будет от первого лица; героем выйдет сын идейного архитектора апартеида, чувственный молодой человек из богатого пригорода, утопающего в коралловых деревьях. Я видел его в небрежно-мусорной перспективе: наглядевшись на зверства отцовского окружения, что усмиряет негритянские мятежи с помощью расстрелов, избивания и пыток, вроде "вертолета" (запястья и щиколотки соединяют наручниками) или электродов, приставленных к соскам и гениталиям, молодой человек бежит за границу. Становится журналистом в Лос-Анджелесе. Под знаменами Че Гевары братается с земляками-заговорщиками. Шутливыми пинками те выталкивают его домой убить, как в каком-нибудь русском романе, своего ответственного папашу.
В Кейптаун я прилетел утром невыспавшийся и поехал досыпать в гостиницу "Виктория и Альфред" на набережной. По количеству секьюрити в холле, равному родному "Метрополю", я догадался: город шалит. Не только гостиница, но и весь район набережной с историческим портом был оцеплен и находился под охраной - резервация для преуспевающих белых.
Чем больше я езжу по миру, тем меньше понимаю свою страну. Возможно, потому и езжу, чтобы снять напряжение и погрузиться если не в равнодушие, но в беспечность отчаяния. Раз Россия оказалась таким покорным и мягким материалом для насилия всякого рода, зачем, в сущности, в это вникать? Другие страны, богатые и вовсе бедные, вроде Непала, имеют линию поведения, которую, как к ней ни относись, можно принять как позицию, но за страну без правил игры лучше всего не играть. Южная Африка неожиданно спутала мне карты.
М. оказался неприступной знаменитостью: телефон не отвечал, автоответчик не сулил успеха. Где русский консул? Благодаря ему, лицом похожему на пожилого, но еще расторопного Одиссея, я оброс знакомствами: цветными бизнесменами, кураторами художественных галерей, плейбоями, менее удачливыми коллегами М. - голова шла кругом - все обещали встречу с М., но прежде хотели объясниться по поводу ЮАР.
- Бойкот способствовал ей много к украшению. Стимулировал экономику, стали производить свое.
- Раньше в Кейптаун в день прилетало шесть самолетов, теперь - девяносто.
- Скоро Южная Африка скатится в Африку. Черные требуют передела. Вся надежда - на СПИД.
- Я был либералом в парламенте. Теперь меня считают расистом. Не понимаю, почему президент де Клерк добровольно сдал систему апартеида.
- Мыс Доброй Надежды? Португальский открыватель назвал его мысом Штормов, но его король настоял на Надежде.
От нечего делать я съездил с консулом на этот мыс. Как все места со значительными названиями, мыс прочитывается двояко. В нем можно по-снобистски сразу разочароваться. Маяк, утес, туман. Но можно по-байроновски обалдеть, скопив энергию фантазии таким образом, чтобы увидеть фрегаты и Антарктиду во льдах. Я пошел третьим, испытанным русским путем - в ресторан, но до этого мы посмотрели на колонию маленьких пингвинов с розовыми бровями. Ныряя, под водой, они ничем не отличались от уток, но, выйдя на берег, превращались в бальных увальней.
С М. было сложнее увидеться, чем с кейптаунским Лужковым, который с вершины власти обрушил на меня новый ушат информации о городе и стране. Уильям, как звали этого очень чернокожего мэра, пленил меня своим необоснованным оптимизмом. Хохоча, попивая кофе с бисквитами, он рассказал, что половина черных - безработна, из криминального центра города разбежались все зубные врачи, но особенно поражало миллионное количество изнасилований.
- Почему их так много?
- Черному человеку нужно самовыразиться.
Наконец клан кураторов и плейбоев закатил ужин, подтолкнув нас друг к другу: М. пришел в ресторан последним, когда надежды на него уже рухнули, не похожим на фотографию, бритым и забуревшим, почему-то в пальто вроде долгополого сюртука. Разнородная публика жадно заглядывала ему в глаза. Черный профессор из местного университета - знаток русских формалистов - замучал меня стихами Бродского. Он жалел, что Советский Союз распался, а местная система образования при черных рассыпалась. М. заметил, что гибель апартеида была мастерски произведена из Москвы чиновником международного отдела ЦК по фамилии... на букву "Ш" или "Щ". Поужинав, мы стали менять бары, один за другим, как стаканы. Хвост отпал. Осталась дотошная пьяная немецкая журналистка с наглым вопросом:
- Вы и вправду убили своего отца?
М. хранил загадочное молчание. Мы опились коктейлями и в разгар ночи, уже у М. дома, окурились крепкой, душистой травой. Он сам делал косяки.
- Знаешь, что такое jol? Основной стиль местной жизни. Выпивка, косяки, солнце, трах. Пир во время чумы. Мне надо в Ёбург на выступление. Едешь со мной?

О ЙОХАННЕСБУРГА - путешествие в полстраны на красном джипе с мордой триумфатора, который М. звал "грузовиком". За нами, во взятой напрокат машине, едва поспевали немецкая журналистка, местный фотограф, бельгийка Жужу с красно-зелеными волосами - невеста М. Мы мчались на восток, через деревни, копии староголландских ферм, пока не уперлись в мыс, разделяющий Атлантический и Индийский океаны, самую южную оконечность Африки.
- Мой предок, Дэвид М., сошел с корабля на эту землю не оккупантом, а скромным фермером, - сказал М. - Это была пустая земля. Потом сюда с севера сошли африканцы, и Дэвид усвоил на всю жизнь простую истину: если ты не наступишь черному сапогом на грудь, он извернется и перегрызет тебе глотку. - М. достал из кармана бутылку. - Выпьем за подлую мистику расы.
Мы заглотнули виски из горла, но я не сразу понял, за что пьем. Чем дальше на восток, тем больше Африки. Вопреки календарю становилось все жарче. Берег покрылся чащами, валуны громоздились один на другой. Многометровые волны врывались в гроты невыносимо нежного цвета, похожие на утробы. Стоял дикий, праматеринский дух. Было чувство, что именно здесь зачалась жизнь на Земле.
- Расскажи, как ты предал белых, - сказал я.
- Неинтересно, - отпарировал М. - Апартеид держался на лозунге, достойном Оруэлла. Он объявлял все расы "равными, но разделенными" для их же пользы. В практической жизни это свелось к похожим на советскую реальность запретам. Но в Южной Африке сохранялись свободная пресса, предпринимательство и даже оппозиционные партии, представленные в парламенте. ЮАР была паршивой овцой "свободного мира", однако местная валюта оставалась одной из самых сильных валют... Я инстинктивно стал коммунистом еще в школе, - добавил М. - Это имело сексуальные последствия.
- Что вы имеете в виду? - захлебнулась от любопытства немецкая журналистка.
- Я учился в либеральной школе, - усмехнулся М. - Я стал играть на гитаре, выступал с концертами. Однажды черная женщина в толпе танцующих пригляделась ко мне и подошла, пьяно улыбаясь. Голубое платье служанки, большой зад и огромные ляжки. Она выглядела очень старой - ей было около 25 лет. Когда я курил с ребятами в перерыве, черный соседский садовник передал, что она меня хочет. Я был девственником, но не признавался. Я стал мяться, ребята - ржать... Постучался в железную дверь. Она открыла, в сатиновой ночной рубашке. Свеча. Пол цементный, на стене картинка: блондин Христос с голубыми глазами, переполненными сочувствием. На тумбочке возле кровати пустая банка от крема для отбеливания кожи.
- Этот крем продается в Южной Африке в каждом магазине, - сказала немка. - Зачем они отбеливают кожу?
- Чтобы быть похожими на нас, - пожал плечами М. - В комнате пахло мастикой для пола, а кровать, как в любом африканском доме, высокая, мне по пояс, стояла на кирпичах. Я разделся, вскарабкался. Она обхватила меня руками, и я задохнулся в ее запахе. Я был всей душой за черных, но черт возьми этот запах! Как с ней общаться? У нас в запасе было всего несколько общих слов. Поцеловать в губы? Ужас! Но как коммунист я боялся ее оскорбить и - впился в бездонный рот. Затем задрал ей рубаху и тут же все кончилось. Я скатился с нее и спросил: ну как тебе? Добрая девушка, она ответила: "Здорово!"
Жужу сочла историю "жутко расистской". Похерив Европу, Жужу считала, что "Африка вошла в ее кровь"; христианству она предпочитала язычество. По ночам в придорожных кабаках она плясала на африканский манер: стиснув коленки, с неподвижным торсом, звеня браслетами, закрыв глаза, отдельно вилял ее оттопыренный зад. Утром она выходила к завтраку с мертвым лицом, и М. как-то ласково сказал ей:
- Ангел, ну зачем же мешать кокаин с марихуаной?
Это было на грязном городском пляже Дурбана, самого большого порта Африки, где целеустремленные чернокожие люди волокли непомерные канистры морской воды.
- Пьют после еды, - объяснил М. - Чтобы проблеваться.
- А если вы тоже? - прикинул фотограф. - Вы будете блевать, а я вас сниму. - Он был английских кровей и обожал "рискованное искусство".
- Сам пей, соленый хрен, - добродушно огрызнулся М., употребляя ругательное прозвище англичан, живущих в Южной Африке. Одной ногой на новой родине, другой - на старой, а поскольку расстояние огромное и ноги разъехались, они полощут свой хрен в океане.
Из Дурбана мы отправились в горы. Начался край непуганых зулусов. Мужчины слонялись с копьями в шкурах зверей, а женщины трясли голой грудью и щелкали языком, как затвором, изъясняясь на своем диковинном птичьем наречии. Вся их жизнь, возможно, проходила в ожидании туристов, но туристы не ехали, и экзотическое население устало. Оно танцевало в кружок с такими свирепыми лицами, будто обещало нас немедленно съесть, но на самом деле они были просто такие от природы. Когда стемнело, мы напоролись на шлагбаум. Зулусов за шлагбаум не допускали ни под каким видом. Вохра - из тех же зулусов - козырнула нам и сверкнула зубами с отчаянно бравым видом, признав нас за богов и героев.
Вот мы и в Дракенсберге - Драконовых горах - перед подъездом роскошной гостиницы. Оазис великосветской курортной жизни - прикол апартеида. Чего там только не было: и мраморные львы, и красавицы, обструганные под леди Ди, и великолепные старики с гордым профилем отменных расистов, и трюфеля, и фейерверки, и гольф, и казино, и гряда безупречных гор! Хор карамельных официантов закормил нас разносолами, напоил местной водкой "Пушкин", передал горничным, потащившим нас с прибаутками в сауну, а поутру сдавшим конюхам, и на арабских скакунах мы ушли рысью в горы. На водопаде срываем с себя одежды, я сажусь М. на плечи, мы входим под холодные струи солнечных брызг - английский фотограф рыдает:
- Эй, писатели! Дайте я вас сниму голыми!
Он мечтает разбогатеть.
- Fuck off, - однозначно замечает М.
Гостиничные феи, как все белые южноафриканки, отличаются поверхностной доброжелательностью, под которой скрывается жесткость и нетерпимость к малейшим отклонениям. Свернешь с тропы, закуришь в ресторане, и, выхватив из трусов револьвер, они откроют беспорядочную стрельбу. Они, как шары, наполнены жизненным страхом и беззащитны до слез. Белое население - всего-то 11% страны - уперто и обречено на кусание ногтей. В гостиничных ресторанах процветает детский апартеид. Детей до 11 лет кормят в отдельные часы, чтобы не досаждали взрослым. Но когда путешествуешь, главной фигурой неминуемо станет бармен. Его зовут Ганс. Признав в нас иностранцев, он ностальгирует на грани оргазма:
- Апартеид - это страшилка! Когда-то надо сказать всю правду. У меня два помощника-африканца. Я с ними мудохаюсь уже десять лет. Они ничего не понимают в заказах.
Тут бельгийка Жужу, понятно, заверещала, а я сказал:
- Давай проверим.
Мы вызвали пожилую официантку с черным лицом вангоговской крестьянки и заказали по несложному ужину. Она все выслушала с серьезным видом и принесла, все перепутав.
- Унесите! - взбесилась немецкая журналистка, увидев перед собой кусок свиньи. - Я - вегетарианка!
Тогда пожилая официантка принесла ей гуся.
- Вон! - заорала немка.
- Этот случай непоказателен, - вступилась бельгийка за Африку.
- Они глупые? - спросил я у М.
- В лесу они совсем не глупые, - сухо ответил он.
- Как же вы будете жить? - ужаснулся я. - Ведь теперь они не в лесу, а у власти.
Нам надоело наше окружение, и мы с М. ранним утречком удрали.
УТЬ наш лежал в полицейский участок. После университета М. стал работать в прогрессивной газете "Стар" криминальным репортером и до сих пор по стране имел полицейские связи. В участке ему все очень обрадовались.
- Зайди-ка в морг, дорогой писатель, у нас есть что тебе показать. А ты кто, русский? АК-47! Ха-ха! Welcome!
На цинковом столе лежало тело 10-летнего чернокожего мальчика. У него были отрезаны пальцы, печень, сердце, гениталии. Вырезаны глаза. Это было ритуальное убийство - мути. Вудуны, видно, нуждались в органах для ворожбы.
- Вот так себя ведут твои черные друзья, - незлобно сказал начальник полиции.
Пустые глазницы мертвого мальчика преследовали меня в течение всего путешествия. Мы вышли на улицу, выпили виски и закурили.
- Чтобы не служить в расистской армии, я сбежал в США, - сказал М. - Бедствовал. Ничего, выжил и даже разочаровался в коммунизме. ЮАР между тем стала модной страной, меня стали звать в гости либеральные адвокаты Нью-Йорка. Они ни хрена не понимали в моей стране, и я им говорил то, что они хотели услышать. Во всяком случае, я не мог им рассказать, как я стал предателем второй раз.
- Сначала ты предал белых...
- Я стал предателем черных. В июне 1976 года они подняли мятеж в Совето, черном пригороде Йоханнесбурга. Я болел за них - мы ведь спортивная страна. Но потом началось что-то невообразимое. Представь себе, какой-то kaffir (ругательное - черный) бежит по улицам белого города с топором, кричит: "Африка! Африка!"- и рубит случайным прохожим головы. Я не поверил - приехал в участок. Но опоздал. В участке его сбросили с шестого этажа. Труп лежал на асфальте. Майор подошел, потрогал носком ботинка и сказал мне: "Этот черный, что бил людей топором, только что сиганул из окна". - "Ja-nee, майор, - ответил я как истинный африканер. - Да ну!"
- Значит, ты теперь против всех? - спросил я.
- Кроме зверей. Слышал о национальном парке Кругера? Там есть на что посмотреть.
Мы остановились в палаточном лагере у юных мужественных рейнджеров. Что такое парк Кругера? Территория размером в Швейцарию, обнесенная сеткой. Внутри ездишь на машине, смотришь жирафов, зебр, слонов, носорогов, львов. Они у себя дома, здоровые и любопытные. Они появляются и исчезают. Но они живут скорее в твоем собственном сознании. На этот раз я сам вел красный джип, превысил скорость, нас тормознул пожилой парковый полицейский. После разборки с дорожной властью мы не увидели ни одного дикого зверя. Животные как будто испарились. Они не появляются, если тебе не до них.
Помимо зверей в этом приграничном парке водятся беженцы из Мозамбика. Поскольку государственная граница охраняется здесь исключительно силами самих зверей, беженцы спасаются через парк от последствий социализма, становясь ночью легкой добычей хищников. Разодранная, окровавленная одежда мозамбикцев висит на деревьях, как страшное новогоднее украшение.
- А еще говоришь, что африканцы умно ведут себя в лесу, - укорил я друга. - Я хочу увидеть Лимпопо.
- Что?
- Я не уеду из Африки, пока не увижу Лимпопо.
- А, Лимпопо! - догадался М. - Зачем тебе?
Я объяснил то, что понятно только русским.
- Лимпопо далеко, - сказал он, - на севере. Не стоит.
Я настаивал. Он задумался. Мы ехали совсем не долго. В глубоком ущелье текла сказочная Лимпопо. Японские туристы смотрели на нее в бинокли. Золотые рыбы длиною в руку высоко выпрыгивали из воды, как нечего делать. Крокодилы на берегу лениво хлопотали по хозяйству. Круг моего детства счастливо замкнулся.
- Доволен? Пора в Ёбург. Но сначала заглянем в ад.
Конечно, Йоханнесбург - не морской капитанский Кейптаун, а большая куча колючей проволоки, растущая из завтра на заборах белых кварталов стальным плющом предупреждения. Но если на Земле есть ад, так это - Совето, негритянский город-спутник. Правда, М. обрадовался тому, что там недавно установили уличные телефоны-автоматы, но никакая сила не сметет миллионы бараков, где люди трутся друг о друга если не боками, то тоскливыми взглядами. Здесь правит самосуд: воров вешают на столбах, продавшихся белым, облив керосином, сжигают. В сельских районах, по признанию М., обгорелые остатки врагов, бывает, кушают, но в Совето ими явно брезгуют. Несмотря на знание мерзкой местности, М. заблудился в закоулках и угодил в кювет. Чертыхаясь, он ушел за подмогой, приказав мне забаррикадироваться. Вскоре ко мне подошел мужчина невинного вида и показал какую-то бумагу. Я прислушался.
- Не бойся меня, - по-английски сказал человек. - Я не страшный. Я просто-напросто черненький.
Я приоткрыл окна, и он тут же просунул в машину руку с бумажкой. Он собирает деньги на слепых. Я порылся в кармане, ища мелочь. Тут краем глаза я увидел бегущего ко мне М. Машину тем временем обступили люди с велосипедными спицами в руках. Это были, как я догадался, tsotsis, которые грабят пригородные поезда, приставляя к бедру своих жертв острые спицы.
- Что хозяин подарит мне? - спросил главный.
М. кисло осклабился, как будто съел кусок дерьма.
- Пару ласковых слов.
- Мне нравится твоя куртка. Она будет моей.
М. сделал вид, что снимает куртку, вместо этого вскочил в машину. Хулиганье с гиком принялось колоть спицами шины, но М. отчаянно нажал на газ, и мы чудом выскочили из ямы.
ТОТ ЖЕ вечер М. выступил на предвыборном митинге в поддержку либеральной партии демократов. Белая аудитория состояла из "новых африканеров", просвещенных потомков буров: они проводят отпуск в Европе, коллекционируют картины, пьют марочные вина с мыса Доброй Надежды и ценят хорошие книги - особенно "злого парня новой бурской литературы", то есть самого М. Писатель сказал им, что они отвратительны. Он не может дышать в Южной Африке. Страна полна лицемерия. Само слово "африканер" стало синонимом духовной отсталости, нравственного падения, жестокости и дегуманизации.
"Новые африканеры" приветствовали его бурной стоячей овацией. М. вышел ко мне с ледяными глазами и в мокрой рубашке. В ресторане он мне сказал:
- Я последний раз плакал, когда вернулся обратно в ЮАР. Либерализм 80-х. Еженедельник Die Huisgenoot, который в моей юности был органом кальвинистской ортодоксии, выступавшим за богобоязнь, против секса, теперь печатал восторженные статьи о Ленине и модном английском певце-трансвестите.
- Наш "Огонек", - вставил я.
- Президент Бота сделал безумный шаг. Он объявил избирателям: перестройтесь или умрите. Он грозил своим авторитарным пальцем по телевидению и был так похож на вашего Горбачева. Такие же щеки, такая же лысина и общая манера читать всем лекции. Бота мечтал о новой Южной Африке, где все порядочные люди могут смотреть друг другу в глаза без страха и ненависти. Фашисты между тем рисовали плакаты; на них черное небо превращалось в орды террористов, а связанный бур лежал на земле, и было написано: ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП.
Я хохочу, слишком хорошо понимая его, но дальше пошло неразборчивое. М. неожиданно сворачивает с английского и произносит механическую тираду на чистом русском языке:
- У Южной Африки открытое настежь будущее, как у России. Немного стран могут похвастаться поэтической непредсказуемостью. А то, что хорошо для поэмы, - мечта художника. Но не спеши, mon cher, быть последовательным. Разнообразие культур или ее отсутствие плодит маньяков. На смену "новым африканерам" идет класс "новых африканцев", это крашенные черным спреем "новые русские", с той же голдой... На них с иронией глядят ваши посольские парни в Претории, не слишком изжившие в себе расизм, как всякий нетворческий человек. У каждой из наших стран есть плюсы и минусы для выживания. И здесь и там подонки хотят крови. Роль черно-белой проблемы в России играет многоукладность общества, и вместо черного самосознания там большой процент населения с параличом воли. Новый президент Южной Африки Табо Мбеки, у которого нет морального авторитета Манделы, не в пример русским правителям, безукоризненно образован: цитирует Гоголя! Он производит впечатление вменяемого человека, хотя властный прищур красноватых глаз говорит сам за себя. Если он возомнит себя жандармом всей Африки южнее экватора, я готов ко всему.
- Ты чего это по-русски? - насторожился я.
- Да нет, - продолжал он, снова по-русски. - Ты уж меня прости. Я тебя обманул. Не показал Лимпопо. Это была другая река, по имени Блайд. Лимпопо - некрасивая и уж больно далеко. Лень было ехать. Прости.
- Ни за что.
Так я и не спросил, убил ли он своего папу. Постеснялся.