Прекрасные каменные города

 

Забытая цивилизация

Сначала сюда пришли четыре небольших корабля под командованием Васко да Гамы. Они уже обогнули мыс Доброй Надежды, как это сделал до них капитан Диаш, и теперь отважно двинулись на север. Позади остались месяцы сурового плавания, по Атлантическому океану. Команда потеряла всякое желание плыть дальше и была настолько близка к бунту, насколько ей это когда-либо могла позволить тяжелая рука капитана. Но корабли плыли вперед.
Их величайшее открытие - если бы они только знали это! - было уже сделано. Ибо заслугой Васко да Гамы в навигации было вовсе не плавание по Индийскому океану - до него это делали неисчислимое количество раз, - а отважный переход через Южную Атлантику в том месте, где западное побережье Африки образует огромный изгиб. И если Диогу Кан и Диаш не отважились отрываться от побережья, напоминающего по форме лук, то да Гама прошел прямо по тетиве этого лука.
Только достигнув Мозамбикского пролива, португальцы поняли, что худшая часть пути уже пройдена. Начиная с Софалы, их ожидал один приятный сюрприз за другим. После однообразного плавания по безбрежным просторам Атлантики они неожиданно обнаружили оживленные порты, и населенные города. К своей радости, они встретили здесь моряков, хорошо знавших морские пути в Индию и другие дальние страны. Карты, компасы и квадранты, которыми пользовались эти моряки, были не хуже, а, пожалуй, лучше португальских. Они знали о мире значительно больше, чем португальцы, которые в 1488 - 1489 годах стояли на самом дальнем рубеже европейских открытий.
Португальские мореплаватели бросали якоря в гаванях, битком набитых океанскими судами. Они сходили на берег и осматривали города, не уступавшие по красоте лучшим городам Европы. Они видели процветающую морскую торговлю - торговлю золотом, железом, слоновой костью, черепаховыми панцирями, бисером, медью, хлопчатобумажными тканями, рабами и фарфором. Они видели, что натолкнулись на торговый мир, который по размерам, а может быть, и по богатству, превосходил все, что знала в то время Европа.
Этим европейским мореплавателям конца XV века восточное побережье Африки могло показаться не менее цивилизованным, чем их собственная, португальская земля. По богатству и знанию остального мира оно должно было выглядеть значительно более развитым. Португальцев поражали свобода и богатство портов и городов, которые они видели, в которых они находили пристанище и которые грабили. Ими неоднократно пренебрегали как людьми странными и неотесанными. "Когда мы пробыли два или три дня на этом месте, - лаконично повествует судовой журнал флагманского корабля "Сан Габриела" о пребывании в Келимане, - нас посетили два местных сеньора. Они держались весьма надменно и не оценили ничего из того, что мы им дали. На одном из них был берет, вышитый шелком, на другом - шляпа из зеленого шелка. Сопровождающий их молодой человек, как нам удалось понять по жестам, которыми они обменивались, был пришельцем из далекой страны и уже видел такие большие корабли, как у нас". В действительности, конечно, он видывал значительно большие корабли. По сравнению с океанскими судами, бороздившими в то время воды Индийского океана, корабли да Гамы казались поистине крошечными.
Где бы они ни соприкасались с местным населением, выяснялось, что поразительным представлялся не тот факт, что они приплыли, а то, что они приплыли с юга. Чудо следовало за чудом. Они узнали, что даже страна священника Иоанна, о которой тогда в Европе ходили легенды, находится недалеко от этого удивительного берега.
"В Мозамбике нам сказали, что земля Иоанна расположена неподалеку от этого места, что в ней есть много приморских городов, жители которых - знаменитые купцы - владеют большими судами. Эти сведения,- говорится в судовом журнале, - и многое другое, о чем мы услышали здесь, наполнило наши сердца таким счастьем, что мы плакали от радости". Действительно, это совершенно ясная ссылка на лежащую в глубине материка империю Мономотапа, которая поставляла для береговой торговли большую часть своего золота и слоновой кости. Кроме того, сообщается, что у этой страны имеются собственные корабли.
Они продолжали свой путь к северу без всяких приключений, и плавание казалось прогулкой после перехода по Южной Атлантике. Сознание того, что морской путь в Индию найден и что путешествие оказалось сравнительно безопасным, придавало им силы. Пройдя Килву и Момбасу, они попали в Малинди, где население тепло приветствовало их, рассчитывая найти в них потенциальных союзников в борьбе против Момбасы. Здесь после небольших затруднений им удалось найти лоцмана, знавшего путь в Индию. Португальцы появились здесь примерно через 70 лет после китайского евнуха "трех драгоценностей".
Юго-западный муссон без особых приключений доставил их в Индию. Они бросили якорь в заливе Камбей, поблизости от города Каликут, но там их встретили со вполне понятной опаской. Следуя своему обычному правилу, португальцы, очутившись в незнакомой гавани, послали на берег нескольких осужденных, которые, как сказано в судовом журнале, встретились с "мавром из Туниса", говорившим на кастильском и генуэзском наречиях. Этот "мавр" был, по всей видимости, очень способным человеком. Во всяком случае, у него не было никаких сомнений относительно подлинной цели прихода европейских судов в здешние места. "Чтобы дьявол вас побрал, - такими словами приветствовал он португальцев.- Что привело вас сюда?" Таково было начало одного из величайших событий в истории - появления европейцев на Востоке.
С тех пор в течение почти столетия португальские авантюристы систематически отправлялись на Восток в поисках наживы. Только за первые 25 лет из португальских портов вышло 275 кораблей в составе небольших флотилий, и они отплывали в Индию почти ежегодно. Трудно переоценить значение этого события в истории столь бедного и малочисленного народа. Действуя отважно и безжалостно, португальцы полностью захватили торговые пути через Индийский океан. Им удалось забрать в руки все сложные торговые нити, связывавшие между собой многочисленные народы Востока. Они исковеркали всю структуру этой торговли, оставив от нее, когда их силы иссякли, только развалины. Пройдя школу ожесточенных европейских междоусобиц, португальцы обрушились на эти беспечные и воспитанные на терпимости цивилизации Индийского океана с такой яростью и жестокостью, какие местным жителям даже не снились.
"Эта жестокость,- говорит Уайтуэй,- не ограничивалась одними низменными поступками, но была определенно установленной линией террористической политики, которую проводили Васко да Гама, Альмейда и и Альбукерки, не говоря уже о мелкой сошке. Да Гама пытал беспомощных рыбаков, Альмейда выколол глаза Наиру, когда тот явился к нему, хотя сам гарантировал Наиру полную безопасность. Он не сдержал слова только потому, что ему показалось, будто Наир злоумышляет против его особы. Альбукерки отрезал носы женщинам и отрубал руки мужчинам, попадавшимся ему на арабском берегу".
Конечно, жестокость была присуща португальцам не в большей мере, чем другим европейским, народам той эпохи, а европейцы по своей природе не более жестоки, чем индийцы, африканцы, арабы или китайцы. Просто они были людьми своего времени - времени насилий и жестокости. Они появились в Индии как фаз в тот момент, когда ее раздирали династические междоусобицы и религиозные войны. Это облегчило им захват прибрежных городов. Но они, бесспорно, победили бы и при иных обстоятельствах, ибо их методы ведения войны намного отличались от местных военных обычаев. Судя по дошедшим до нас документам, португальцы никому не давали пощады и сами не просили ее. "Это сила, которую я бы назвал неодолимой, - писал Франциск Ксаверий в 1545 году о пришедших в Индию португальцах. - Люди бросались в бездну, очертя голову, бросались ради наживы, и их аппетиты росли, по мере того как они узнавали ее вкус. Грабеж в те времена был явлением настолько обычным, что никто не пытался бороться с ним, да и вряд ли он считался тогда преступлением"
Между тем война в Индии - хотя вообще по самой своей сущности война предполагает убийство врагов - была вполне мирным занятием. "Все военные действия,- сообщает Уайтуэй, - велись только в дневное время, пока солнце стояло высоко. Враждующие разбивали палатки неподалеку друг от друга и ночью спокойно спали. С восходом солнца солдаты обеих армий вместе совершали омовение в водоеме, затем помогали друг другу надеть доспехи, вместе ели рис и жевали бетель, вместе сплетничали и обменивались новостями. При звуках барабана стороны разделялись, солдаты выстраивались в боевом порядке. Считалось почетным первым забить в барабан. Однако ни одна сторона не начинала наступать, пока вражеские барабанщики не дадут сигнала к построению".
Одержав, верх над Индией, Европа с течением времени сама погрузилась в состояние ленивой терпимости. Европейцы, по мере того как они богатели, стали думать, будто их цивилизация превосходит цивилизацию индийцев или африканцев, Они забыли, что в прошлом дело обстояло совсем по-иному. Но все же Европа не в силах была уничтожить индийскую культуру - слишком прочны были ее корни, слишком многочисленны ее памятники, слишком велик ее престиж. Европейцам удалось разрушить торговлю через Индийский океан, но тем не менее величие Индии, которому способствовала эта торговля, осталось неоспоримым.
Что же касается прибрежной цивилизации Восточной Африки, не столь внушительной и богатой, как индийская, и пустившей не столь прочные корни, то ее постигла иная участь. Приморские города Африки по красоте и удобствам не отличались от большинства приморских городов Европы или Индии. Так же гордо стояли они на берегу сверкающего океана, так же высоки были их дома, так же прочны стены, так же вымощены камнем были их набережные. Вершины холмов были застроены крепостями и дворцами. Казалось, города эти достаточно сильны, чтобы сохраниться навечно. И тем не менее от них ничего не осталось. Почти все они исчезли с лица земли. Лишь немногие ученые знают сейчас об их существовании. Их руины, затерянные в прибрежных джунглях или среди пустынных холмов - лишь предмет догадок для любителей древности. Исследователи могут добраться теперь до этих городов только с помощью местных проводников, знающих дорогу через непроходимые чащи.
Именно в Мозамбике да Гама начал обстреливать побережье во время своего первого путешествия. Вернувшись сюда в 1502 году с огромной флотилией (второй по величине из всех, какие только Португалия отправляла на золотой Восток), да Гама пригрозил сжечь Килву, если ее правители не подчинятся португальскому королю и не будут выплачивать ему ежегодную дань золотом. Точно так же вел себя Ровазио в Занзибаре и Браве. Встретив сопротивление в Килве и Момбасе, Альмейда взял эти господа штурмом и предал их огню. Солдата разрушил Берберу, Суариш - Зейлу, д'Акунья- Браву. По словам Барбоши, прибывшего сюда с одной из первых флотилий и узнавшего о гибели Бравы от очевидцев, этот город был разрушен португальцами, которые убили многих его жителей и часть из них взяли в плен, захватив при этом немало золота, серебра и всяких товаров. Сохранилось письмо правителя Момбасы к правителю Малинди с описанием разрушительного вторжения Альмейды. Вернувшись в город после ухода португальцев, читаем мы в письме, суахили и арабы Момбасы "не нашли ни одного живого существа, ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни молодых, ни даже детей. Все, кому не удалось спастись, были убиты и сожжены".
Успехи португальцев в Африке объяснялись теми же причинами, что и в Индии и везде, где их алчность наталкивалась на сопротивление. У них было более совершенное оружие, они привыкли не давать пощады, их не устраивала одна только торговая монополия, если даже учесть, насколько разрушительно само по себе она должна была подействовать на прибрежные города,- им нужна была еще и добыча. Африканские и индийские полководцы всегда стремились не увеличить, а сократить потери. Захватчики придерживались иных взглядов.
Европейцы стали верить впоследствии, будто встреченные ими африканцы пребывали в состоянии дикости и хаоса и только вмешательство милосердной Европы прекратило их братоубийственные распри. Подлинные факты рисуют совершенно иную картину. Посмотрим, например, как велись военные действия у азанде - многочисленного народа Центральной Африки, людям которого колонизаторы приписали черты убийц и безжалостных завоевателей.
"Мне сказали,- говорит Эванс-Причард, один из тех европейцев, которые в последние годы ведут большую работу по восстановлению истинной картины древности,- что, поскольку цель войны заключалась в том, чтобы заставить противника отступить, обе стороны старались по мере возможности избежать ненужных потерь. Дело доходило до того, что каждая сторона обычно избегала полностью окружать противника, ибо, как считалось, если ему некуда будет отступать и надежда на спасение исчезнет, он будет бороться до конца, решив дорого продать свою жизнь.
Поэтому азанде оставляли в тылу противника проход. Более того, существовало правило, согласно которому сражения начинались примерно в четыре часа дня, чтобы сторона, которой изменило бы военное счастье, могла отступить под покровом темноты". Последнее условие, добавляет Эванс-Причард, часто не соблюдалось.
Не нужно, разумеется, воображать, будто Африка до прихода европейцев была царством безбрежного милосердия и света. Просто военные обычаи у африканцев были сравнительно более мягкими, чем у европейских завоевателей. И хотя такая мягкость проявлялась далеко не всегда - например, Вазимбо, разграбивший Килву во времена португальцев, пользовался репутацией весьма свирепого воина,- чаще всего это было именно так.
Все то, что было разрушено в Африке и после разрушения позабыто, впоследствии оказалось весьма трудно восстановить. Если первые португальцы думали об Африке, как о стране священника Иоанна, золота Офира и царицы Савской, как о сказочном континенте с несметными богатствами, то европейцы, появившиеся здесь впоследствии, ударились в другую крайность. Африка стала для них страной дикарей, страной моральной и умственной отсталости, страной наивности и порока.
В 1518 году португальцы отпраздновали в Риме посвящение в сан епископа первого африканца - Энрики из Конго, сына царской африканской четы. Португальцы внесли в. племенной феодализм государств Конго всю ту гамму условностей феодальной и аристократической иерархии, какая существовала у них на родине. Судя по королевским архивам, подобная мера казалась им вполне естественной и оправданной: если африканцы, по их мнению, и отличались от европейцев, то вовсе не значило, что они достойны порицания. Но потом времена изменились. Почти через 400 лет (а эти столетия были в основном столетиями работорговли) в мире утвердилось мнение, будто африканцы не имеют своей истории и, беспомощные, пребывают в варварской нищете.
Нарушение торговых связей через Индийский океан, упадок африканских портов, работорговля, колониальные завоевания и многое другое скрывали от нас прошлое Африки. Только сейчас мы начинаем различать контуры ее истории. Но правильного ли будет, изучая африканскую историю, обращаться за свидетельствами к этим прибрежным городам-государствам и царствам? Может быть, их история принадлежит, не Африке, а арабам?

Арабские или африканские?

До недавнего времени считалось само собой разумеющимся, что исчезнувшие города восточного побережья Африки принадлежали не африканцам, а арабам. Покойный Реджинальд Копленд - автор известной в Англии работы о Восточной Африке - советует своим читателям "считать цепь прибрежных колоний и их культуру арабскими". Он допускает известную степень персидского влияния, но утверждает, что роль Африки в развитии их культуры была ничтожной. Этой точки зрения придерживается еще немало людей, хотя ряды их постепенно редеют, так как сведения, полученные в результате археологических исследований последних, лет, поставили под вопрос персидское влияние и пролили достаточно яркий свет на роль Африки в развитии этого района. Правда, в пользу общепринятого мнения об арабском происхождении городов говорит немало доводов. Оживленная торговля, с которой познакомились первые португальцы, по сообщению Барбоши, имела космополитический характер: в ней участвовали индийцы, персы, арабы (Барбоша называет их "белыми маврами") и африканцы различных племен. Правда, в ней явственно слышался арабский акцент.
Даже сейчас, когда археология делает только первые шаги в исследовании этого вопроса, мы можем представить себе прежний блеск исчезнувшей культуры побережья. "Методы здешних торговцев, - пишет Барбоша, которому довелось побывать на побережье еще до того, как португальцы нанесли африканским городам смертельный удар (обо всем виденном он обычно ведет повествование в прошедшем времени), - заключались в следующем: они приезжали в Софалу на маленьких судах, под названием zambucas, из королевств Килва, Момбаса и Малинди и привозили в большом количестве хлопчатобумажные ткани - белые, синие и пестрые. Кроме того, у них были шелка и множество бус серого, красного и желтого цвета. Такие товары завозились в эти королевства на огромных судах, приплывавших из великого индийского королевства Камбей".
Они заключали сделки (здесь Барбоша переходит к Адену в Южной Аравии - величайшему из всех арабо-африканских торговых центров, который до сих пор еще не исследован археологами), торгуя хлопком, наркотиками и драгоценностями. Такие товары, как морской жемчуг, сердолик, опиум, медь и ртуть, киноварь и крапп, розовая вода, шелковые ткани, цветные ковры из Мекки, золото в слитках, золотые монеты, золотая проволока, рис, сахар, кокосовые орехи, лак, сандаловое дерево, алоэ и мускус, "расходились в таких количествах, что эта торговля по праву считалась более обширной и. более богатой, чем в любом другом районе, мира".
И хотя эти торговые города африканского побережья давно исчезли, до нас дошли свидетельства их блестящей истории. Развалины города Куа, куда в 1955 году. Мортимер Уилер пробрался через заросли густого кустарника, занимают не менее 35 акров. На этой территории стоял дворец, более 30 каменных зданий и семь мечетей, здесь было три кладбища. Эти руины на небольшом островке Юани, неподалеку от более крупного острова Мафия, были скрыты от людей с тех пор, как полтораста лет назад город разрушили пришельцы с Мадагаскара. В Сонго Мнара - другом городе, который, по-видимому, был основан в XIII веке, Мэтью обнаружил "полудома, стоявшие на столбах с вырезанными в них желобами, и залы с потолками, выгнутыми в виде арки и выложенными круглой черепицей".
Сюда, как мы уже видели, доставлялись различные товары и предметы роскоши со всего восточного мира. Барбоша описывает индийский город Рейнал, лежавший немного севернее Сурата. Это блестящее описание вполне применимо к прибрежным африканским городам. Оно раскрывает нам характер медленно развивавшейся цивилизации, выросшей на берегах Индийского океана. Мавры, которые населяют Рейнал, пишет Барбоша (он закончил свою книгу примерно в 1516 году), "живут в богатстве и роскоши, они отличаются благородством происхождения и имеют кожу светлого оттенка. В парадных комнатах своих домов они устраивают вдоль стен полки, так что комната напоминает торговую лавку. На полках множество прекрасных и богатых фарфоровых изделий самого нового стиля".
Подобную же картину можно было наблюдать во дворцах правителей и домах богачей Килвы, Куа, Сонгo Мнара, Момбасы, Малинди и других городов. У них были сосуды из Султанабада и Нишапура, прекрасные по цвету и форме статуэтки, изображающие персидских джиннов и принцев и выкрашенные пастелью ярких тонов, под названием minai, китайский фарфор эпохи Сун, огромные чаши и украшения эпохи Мин, а также бусы и драгоценные камни из Индии, статуи и статуэтки из золота и слоновой кости, ювелирные изделия и медь, ковры Ближнего Востока и Мекки. Все это выставлялось для продажи и закупалось для украшения домов.
Водоворот жизни, бурлившей в приморских городах Африки, помогает объяснить, почему первые путешественники из Европы и Средиземноморья столь расходились во мнениях относительно народов, населявших эти города. В настоящее время мы можем прийти к более правильным выводам на этот счет.
Древнейшими из известных нам неафриканских колонистов этого древнего Азанийского берега греко-римского мира были богатейшие торговцы Южной Аравии. Они вели свою родословную от царицы Савской и некогда возглавляли торговые караваны Тира и Таршиша. Они появились здесь, как свидетельствуют памятники, руководствуясь исключительно интересами торговли и не помышляя о добыче или завоеваниях. Они приходили хотя и не часто, но более или менее регулярно. Они старались понравиться местным жителям, изучали языки побережья, брали в жены местных женщин и создавали здесь торговые пункты. К середине 1 тысячелетия до н. э., а возможно и раньше, они стали вносить в культуру побережья арабские элементы.
Они растворялись среди, народов, с которыми жили, но на их место приходили новые купцы из Аравии и с берегов Персидского залива. При всем влиянии на них местных обычаев и нравов они никогда полностью ре теряли своих самобытных черт. Так родилась культура суахили. Эта культура - африканский синтез неафриканских идей, но тем не, менее в основных чертах она остается преимущественно африканской - культурой банту. Происхождение ряда элементов прибрежной культуры, например шлюпок с выносными уключинами на Багуинских островах, устанавливается сейчас довольно просто. Но происхождение других элементов, например фаллических или столбообразных храмов, построенных на островах и на материке, все еще не получило точного объяснения. Эта древняя культура побережья была синкретической, ибо ее элементы происходили из разных источников. Тем не менее она отличалась цельностью, и эту цельность придавала ей Африка.
К картине, которую мы нарисовали сейчас, необходимо добавить несколько штрихов. На всех берегах океана развивались порты и города, где общались между собой многие народы: индийцы, персы, арабы, индонезийцы, малайцы, китайцы, африканцы. С течением времени культура этих портов и городов вросла в местную, сохранив только слабый акцент их смешанного происхождения. Но все это относится к Восточной Африке в такой же мере, как и к Индии и Юго-Восточной Азии.
Когда с возвышением ислама в VII веке началась арабская экспансия, картина несколько изменилась. Арабские эмигранты заселили восточное побережье. Африки, не ограничившись на сей раз одной только торговлей. Они основали древнейшие мусульманские города на побережье, и эти города испытали сильное влияние правящих арабских групп. К настоящему времени обнаружено восемь поселений, основанных арабами. Это небольшие торговые пункты, расположенные большей частью на прибрежных островах, которые нетрудно было захватить и легко удержать, если возникала угроза вторжения с материка. Для этого периода типичны поселения типа Унгуджа Куу и Кизими Кази на острове Занзибар, а также Санье Маджома, развалины которого сохранились на коралловом островке около Сонго Инара.
Арабские колонисты встретили здесь африканцев, которые говорили на суахили и считали себя суахили. Столкнулись они и с другими африканскими племенами, жившими по соседству на материке. Кроме того, они, бесспорно, нашли здесь группы арабов, которые обосновались в здешних торговых поселениях, построенных уже давно. Они утвердились тут без особых трудностей, но с течением времени также смешались с местным населением и внесли значительную исламскую струю в культуру побережья. Наряду с этим они усвоили многое из того, что было полностью или частично африканским. Впоследствии их потомки, которые все больше африканизировались, вырастили здесь ветвистые родословные древа и стали выводить свое "благородное происхождение" от могущественных династий Аравии и Ирана. Эти люди сыграли здесь ту же роль, какую до и после них сыграло такое множество королевских и аристократических выскочек. Они все время разыскивали своих "благородных предков", вводя при этом в заблуждение позднейших историков.
Африканское побережье стало усиленно заселяться арабами после VII - VIII веков. Например, на острове Пате мусульмане поселились, согласно преданиям, в конце VII века. Возможно, что это преувеличение, но, во всяком случае к концу XI века, многие торговые поселения побережья выросли в города, которыми управляли исламизированные арабы, арабы-суахили или суахили. К тому времени имелось уже немало такого рода поселений. Они шли вплоть до Софалы - основного южного порта, торговавшего с внутренними районами Родезийского плато.
Правящие группы растущих приморских городов-государств испытали немало превратностей судьбы, и, хотя в источниках об этом сказано немного, археологи, начавшие сейчас исследовать данный вопрос, уже обнаружили достаточно доказательств этого. Некоторые господа побережья отличались ярко выраженными арабскими и исламскими чертами. Другие - особенно материковые города типа Малинди и Бравы, - видимо, испытали влияние арабской культуры лишь в небольшой степени. Вполне возможно, что в ближайшем будущем мы узнаем о них значительно больше. В настоящее время Фримен-Гренвилл заканчивает описание доевропейских поселений на берегу Танганьики и на прибрежных островах. Всего он насчитывает 63 таких поселения. Он полагает, что в ходе дальнейших исследований "возникнет возможность точно датировать возраст встречающегося здесь фарфора и керамики, начиная со II столетия до н. э. и до конца XV века". Ученый исследовал несколько тысяч монет римского, греко-египетского, византийского, китайского, турецко-египетского происхождения, а также монеты, выбитые в Килве незадолго до 1300 года. В настоящее время он заканчивает обработку полученных материалов и готовит их к публикации.
Существует еще одно обстоятельство, которое способствовало тому, что многие поселения в ХШ - XIV веках выросли в города. Речь идет о росте культуры.
Приблизительно к этому времени резко увеличился спрос на африканские товары. В результате значительно большее количество живущих на побережье африканцев переселилось в торговые центры. К этому времени относится основание нескольких городов: Геди (открыт Киркманом в 1953 году), Килвы и Сонго Миазма. Возможно, что все эти города были построены на месте более скромных поселений.
Кем же были жители городов? Масуди, Идриси и другие арабские писатели Х - ХП веков настойчиво повторяют, что господствующими народами побережья были зинджи и небольшое количество мусульман. Около 1300 года Димаски говорит о "Могадишо из страны зинджей" и о том, что побережье населяют негры и язычники. По его словам, они совершают языческие обряды, завещанные им передками, и - вспомним аль-Масуди - известны своим красноречием во время празднеств. Хотя город Геди, который, возможно, раньше назывался Малинди, был основан примерно в 1100 году, первая каменная мечеть появилась там только около . 1450 года. Это ясно свидетельствует о том, что жителями города были не арабы. Примерно в 1331 году на сцену снова выступает неутомимый Ибн Баттута. Посетив Килву, он описал этот город как "один из самых прекрасных и наиболее совершенно распланированных городов". Он говорит, что большинство горожан - зинджи, черные как смоль, с татуированными лицами. Но если так обстояло дело в отношении островного города Килвы, то тем более, это могло относиться к городам континента, как указывают пока еще немногочисленные свидетельства. Барбаша, например, считает правителя Малинди "мавром". Однако позднейшие данные убедительно доказывают, что этим правителем был суахили. В 1501 году в Бране Барбоша обнаружил другой "большой город мавров", однако даже сегодня в Браве самый распространенный язык - не арабский и даже не суахили, а другой язык, относящийся к группе банту. Эта космополитическая культура городов побережья была преимущественю африканской.
Все это подтверждается богатством древней суахилийской культуры, которую не замечали или даже полностью игнорировали за пределами Восточной Африки.
Местные поэты создавали здесь сказания или лирические песни уже, по крайней мере, в 1150 году. Они записывали их на африканском языке суахили, хотя его алфавит был модифицированным арабским; и в самом стиле письма, и в знаках его имелось много арабских черт. Они продолжали создавать лирические произведения и эпические поэмы в течение всех последующих веков вплоть до настоящего Времени. Они заимствовали сюжеты для этих произведений из жизни других стран, но ведь то же самое делал и Шекспир. Они жили в городах, которые искали в Южной Аравии и Индии образцы богатства и моды, путешествий и приключений, точно так же, как шекспировский Лондон смотрел на Южную Европу и Средиземное море. Однако поэзия Шекспира не перестала от этого быть английской, так же как поэзия суахили не перестала быть африканской. "Подобно Спенсеру, бравшему сюжеты из истории других стран и тем не менее создавшему подлинно национальную поэму, - писал Гаррис, - поэты суахили к северу от Момбасы создали национальную литературу, основанную на иностранных сюжетах".
Подтверждением этому могут служить традиционные хроники, которые сохранились до наших дней. Как "Тарих ас-Судан", некоторые из них были написаны на арабском языке, другие, например хроники Момбасы и Пате,- на суахили арабским алфавитом, а третьи, например хроника Килвы,- и так и эдак. Уже в 1824 году Эмери обнаружил, что в "Момбасе в основном говорят на суахили". Надо учесть, что его открытие было сделано тогда, когда арабы уже давно обосновались в этих местах и незадолго до того предприняли новое вторжение. И когда именитые граждане этого города подарили Эмери экземпляр хроники Момбасы, она была написана "арабским алфавитом на языке суахили".
Даже позднейшая архитектура побережья, по мнению Мэтью, "отличается от средневековых арабских образцов". Начав археологические исследования на восточном побережье 11 лет назад, вспоминает он, "я предполагал, что развалины в районах, которые я исследовал, представляют собой остатки арабских или персидских колоний вдоль побережья... Но с течением времени у меня возникли сомнения, Сейчас я начинаю думать, что история побережья в средние века становится гораздо более понятной, если считать ее историей африканской культуры, которая подверглась влиянию ислама, а не рассматривать просто как историю исламских колоний, основанных здесь пришельцами с Персидского залива".
"Когда-то, в ХШ - XIV веках, - продолжает он,- культура побережья стала в основных чертах исламской, но даже при этом в ней было много негритянских черты Из слов Мэтью мы можем заключить, что купеческие города и торговые монархии побережья были не арабскими, не персидскими и не индийскими, а африканскими, и главным образом негритянскими, точно так же как Тимбукту, Гао и Дженне, царства хауса, и города-государства Ифе и Бенин.

Путешествие в глубь континента

Последнее обстоятельство следует отметить не только для того, чтобы восстановить родство этих цивилизаций восточного берега, но и потому, что оно имеет упрямое отношение к другой очень важной проблеме. Если долгие столетия океанская торговля втягивала эти прибрежные народы в русло средневековой цивилизации, то какое влияние оказала она на народы внутренней Африки? Имеем ли мы вообще право говорить о влиянии? Можно ли в какой-то степени воссоздать историю внутренних районов в период средневековья?
На эти вопросы ответить довольно трудно отчасти из-за скудости археологических данных, отчасти по другим причинам, ибо, как только мы поворачиваемся .спи- ной к берегу и начинаем созерцать горные хребты и лежащие за ними равнины, плоскогорья и леса континентальной Африки, наши свидетельства, теряют свою форму и хронологию, пути влияния начинают перемешиваться и стираться, линии роста исчезают вдали.
В остальных главах этой книги делается попытка ответить на заданные вопросы. Там неизбежно встретятся повторы, ибо препятствий на пути к истине остается немало, а проблем, требующих освещения,- великое множество. И все же заняться этим вопросом стоит, хотя бы потому, что здесь, в центральных и южных районах африканского материка, мы можем измерить до стижения самих африканцев лучше, чем в каком-либо другом месте. Здесь мы можем, отделив наслоения невежества и длительной изоляции, в которой пребывали эти районы, выявить, чего достиг человек в Африке, когда, он вынужден был полагаться только на собственные силы.
В последнее время археология устранила некоторые из этих наслоений или, во всяком случае, уменьшила их число. Работа Кларка в районе водопадов Каламбо помогла установить происхождение железного века в Южной Африке. Другие ученые тоже взялись за решение этой благородной задачи. Кое-где, даже на крайнем севере Эфиопии и на юге Родезии, им удалось обнаружить остатки прежнего величия. Здесь и в некоторых других местах африканские общества железного века оставили яркий след.
Африканские страны в глубине континента никогда не составляли культурного единства. Земляные сооружения в Уганде - одни из самых крупных в мире - указывают на существование там обществ железного века, корни которых лежат во внутренних областях Африки. Развалины в Кении и Танганьике частично связывают историю этих мест с историей побережья, но большей частью - с историей Южной Эфиопии. Тем временем далеко к югу торговые города побережья вели торговлю с новыми цивилизациями внутренних районов, и эти последние являют собой кульминационный момент культуры железного века в Южной Африке, о чем мы можем судить по развалинам Зимбабве, Мапунгубве, Ниекерка, Пеналонга, Ками и других.
Однако если Зимбабве и подобные ему районы знаменуют собой высшее проявление цивилизации железного века в Центральной и Южной Африке, то истоки ее лежат в других районах. Эта цивилизация развивалась в то самое время, когда росла прибрежная торговля, то есть между ХП и XV веками. И нет сомнения, что эта торговля частично оказывала влияние на внутренние районы. Но для того чтобы воссоздать их более раннюю историю необходимо обратиться и к другим источникам.
Еще не совсем ясно, насколько тесно отдаленные цивилизации Юга были связаны с древней Африкой, хотя весь этот вопрос не представляется сейчас таким запутанным, каким он был еще лет десять назад. Сложность этой проблемы объясняется тем, что, хотя государства и цивилизации огромных внутренних районов относятся к различным культурам и периодам, большая часть их свидетельствует о единстве происхождения. При нынешнем уровне наших знаний мы не можем ни отделить их друг от друга, ни объединить. Для того чтобы проследить возникновение этой сложной и запутанной картины, пожалуй, лучше всего будет вернуться опять в древность, в район Аксума и древней Эфиопии, к тем "азанийцам" древней Восточной Африки, о которых греческие и римские купцы получили смутное представление во время путешествий вдоль побережья.


Вернуться на главную