О ребель я впервые услышал в городке Мунду. Пожалуй, это слово можно считать международным, так как его произношение и смысл примерно одинаковы в разных языках: английском, французском. И когда мысленно я возвращаюсь опять в центральную Африку, то не замещаю это слово русскоязычным понятием. "Ребель" - это ребель...
Мунду находится на юге Чада. Мои странствия по стране, в тринадцать раз обширнее Ростовской области и в двадцать семь - Московской, заканчивались. Думалось, что завтра, продолжая двигаться на юг, я наконец-то пересеку границу ЦАР. Опыт путешественника давно научил не доверяться слухам, мнениям и сомнениям, равно как и "исторически установленным" фактам. Переносясь из знойной Африки в холодную Москву, я вспоминал небольшие апартаменты в высотном здании на юго-западе европейского мегаполиса: посольство Центральноафриканской Республики в Российской Федерации. Там я беседовал с сотрудницей посольства, москвичкой Катериной. "Как же вы туда поедете? - недоумевала она. - Вот опять попытка военного переворота, среди мирных жителей есть жертвы. На помощь правительству пришли ливийские парашютисты. Никакой связи со столицей страны Банги сейчас нет". В офис мимоходом заглянул необыкновенно жизнерадостный с виду, очень подвижный человек. "Это наш посольский повар", - сказала Катерина. "Бокасса, говорят, был тоже весёлым, - усмехнулся я. Хорошо, что меня никто не услышал. Катерина слегка переменилась в лице и понизила голос. "Никогда не упоминайте это имя в ЦАР, - предупредила она меня.- Там говорят, что всё выдумали враги государства". Как бы то ни было, бывший его глава, обвинённый в "перегибах" (в числе них людоедство), благополучно почил в бозе от старости. Одна из последних "африканских гримас" 20-ro века?
И вот я в одной из закусочных города Мунду подкрепляюсь порцией кебаба за 600 местных франков. В маленьком помещении, кроме меня, ещё один обедающий. Спрашивает о том, куда еду. Услышав, что в ЦАР, изрекает: "Невозможно! Ребель". Где- то впереди зловеще маячила тень Бокассы, теперь добавилось и "ребель". Ещё сто пятьдесят километров к границе. Автотранспорт здесь очень редок, и асфальт давно кончился. Но дорога удобна. Насыпной тракт из очень мелких, утрамбованных фракций не станет болотом в сезон дождей. Здесь часто и далеко ходят пешком, снуют на велосипедах туда-сюда. Мой вполне современный "бисиклет" со множеством передач никого не удивляет, даже мальчишкам неинтересен. Это Египет в туристских центрах развращён куплей-продажей, наживой на иностранцах. В Судане и Чаде о цене твоего вело даже из любопытства никто не спросит. Дорожные расстояния сверяются по каменным "тумбочкам", то бишь километровым знакам. Читаем: "Горе", под словом этим "50", дальше будет "Горе 45", и следующие тумбочки через каждые пять км. На перекрёстке человек в форме, но без знаков различия подтверждает: дальше развилок не будет, Горе только прямо. Но о ребель ни слова. Горе - последний пункт в Чаде. Дальше или ЦАР, или... ехать некуда.
В Горе международный пограничный переход и последнее моё общение с чадской властью. А власть - это немолодой уже человек в приятной для глаза голубоватой форменной одежде, корректный и дружелюбный. С его обликом не вяжется сама мысль о возможных поборах. При встрече с вооружённым постовым в Чаде, всё равно как одеться, есть вероятность, что он захочет слегка облегчить твой кошелёк. Но полицейский в Горе выше таких вещей. Других проезжающих, кроме меня, не наблюдается. Начальник стряхнул остатки полудрёмы и занялся проверкой паспорта. Удовлетворив профессиональный интерес, начальник предложил чаю и перешёл на английский - так общаться будет удобнее. В центре Африки французский не тот, что в Париже, а английский не тот, что в Лондоне. Мне предложено заполнить анкету, как и полагается при выезде из страны. Дело привычное: фамилия, имя, национальность, год рождения, цель поездки, ещё несколько линованных строк. Лучше на французском, но английский допустим тоже. Вот только русский здесь не в ходу. Анкета готова, но для чего? Начальник говорит, пути дальше нет, граница закрыта. Ребель. О том, чтобы дать взятку и проехать пост, мысль отпадает сразу. И дело не в моих скромных возможностях. В этом внимательном, спокойном взгляде начальника пограничного КПП. И, кроме мудрости пожившего, видавшего виды человека, читается в нём ответственность за судьбу иностранца из незнакомой России. Представляю нелепость моего бормотания с попыткой всунуть ему в карман сколько-то африканских франков. Этот месье несколькими чёткими линиями набрасывает в мой блокнот простенькую схемку. Значится на ней городок Байбокум на стыке Чада, Камеруна и ЦАР, с дорогой к нему: сначала вернуться назад, потом повернуть налево. Но на запад, в Камерун, ехать мне нечего (так я тогда думал). Решение принято: продолжать путь на юг, через границу - на местности не отмеченную никак и не охраняемую никем. Сразу сделать это нельзя: слишком много следящих глаз. Поворачивая назад, встречаю попутчика - на велосипеде без передач и тормозных ручек. Он показывает "местную" дорогу на Байбокум - проще сказать, широкую тропу, уходящую в буш. Удача. Отсюда и пойдём.
Задача представлялась не слишком сложной. Нужно, держась в целом южного направления, найти главный ориентир - реку Логоне. Речная сеть этого региона Африки подчинена главной водной артерии - Шари, которая поддерживает жизнь в "своём секторе" маргинальной зоны Сахеля, угнетаемой сухим и жарким дыханием к северу лежащей Сахары. Всей воде южного Чада, северной ЦАР и частично Камеруна, стремящейся в единое русло Шари, удаётся небольшой речкой даже в самую жестокую сушь подпитывать озеро Чад, севернее которого никаких водотоков уже не существует. Озеро Чад - почти единственный объект в одноимённой стране, заслуживающий внимания туристов. Впрочем, туристы приезжать сюда не желают.
Тонкоствольный и невысокий лес не стоял неодолимой преградой. Но взгляд не мог найти перспективу, и без подробной карты путник должен пробираться здесь почти наугад. Иногда вполне обитаемая местность испещрялась едва заметными или вполне осязаемыми тропинками, по которых велоезда почти невозможна. Выступающие на поверхность узловатые корни, низкие ветви с необычайно цепкими колючками, порой и старые термитники затрудняли путь, как могли. Двухколёсное средство передвижения приходилось тащить волоком, а багаж - на себе, весьма утомительное занятие. Но через несколько часов деревья бамбо и комбе вдруг отступили, в грудь влился напоённый ароматами высокого травостоя воздух, а вполне удобная тропка привела к водоёмчику с черноватой поверхностью. Вода оказалась проточной: в ней плескались маленькие безобидные рыбки. Подземными путями крошечное озерцо, видимо, соединялось с рядом таких же природных резервуарчиков, а вся экосистема была частью близлежащей реки Пенде. Как видно, я находился на верном пути. После двухмесячных скитаний по безводному краю погрузиться наконец в глубокий и прохладный омут - уже ради этого стоило ехать сюда. Послышался лёгкий топот и дружные всплески. Маленькое стадо - не больше десятка голов -спустилось с крутого берега на водопой. Скот здесь в росте едва ли не вдвое меньше нашего и гуляет без пастуха - сам по себе. Заправившись чистой водичкой, чадские бурёнки тут же ушли знакомым маршрутом.
Опасаться мне было нечего. При встрече здесь с местными жителями я имел очень правдоподобную версию своего пребывания. По указке полиции еду в Байбокум, а далее в соседнюю страну Камерун. Не слишком любопытные крестьяне на вопрос, что я туг делаю, скорее всего удовлетворятся таким ответом. Им совсем невдомёк мои тайные намерения.
Прохладная ванна вернула бодрость и прибавила сил. Теперь снова в лес. Выхода из него всё не было, и близился вечер, но вдруг расступилась колючая поросль и открылась речная гладь. Река в тростниковых берегах здесь делала плавный изгиб. Чуть не в полукилометре от этогo места над поверхностью воды резко выделялась будто застывшая фигура рыбака, стоящего в лодке, зрение едва различало монотонные движения веслом, и плеск в пронзительной тишине с запаздыванием доносился до слуха.
На следующий день я отыскал брод. Правый берег реки определённо лежал в другом государстве - я достаточно далеко прошёл на юг. В этих местах, казалось, текла самая мирная жизнь - более мирной не придумать. Навстречу мне, замутив воду, шло куда-то пастись стадо буйволов, наверное общинное, и в этот раз с пастухом.
Человек не только не задержал на мне взгляда, но, кажется, даже не повернул в мою сторону головы. На песчаных банках попадались дички арбузы - необыкновенно горькие и потому несъедобные. А дальше, на чуть возвышенном берегу, начинались хлопковые делянки с белеющейся в полуоткрытых коробочках невесомой ватой. Береговой тропинкой один за другим спускались к речному песочку ребята. Девятый или десятый класс, меряя домашним аршином, подумал я. Почти каждая из девчонок несла с собой ' блестящий на солнце судочек для провизии, очень похожий на медицинский бикс. Последней торопилась за подопечными, должно быть, учительница или наставница, ненамного, впрочем, старше них годами. Лучшего места для пикника на природе и не найти, в другой для себя ситуации я сразу подошёл бы к этому весело гомонящему обществу. Нетрудно догадаться, что случилось бы дальше. Окружённый кольцом любопытных, говорливых ребят, я оказался бы в центре внимания на всё время их отдыха. Стоило только намекнуть о своём голоде - и тут как тут открылись бы судочки с едой, и долго не утихали бы восторги от моего аппетита. Пожалуй, открылись бы они и без моего намёка. Но я не подошёл к этой беззаботной компании. Опасаясь вопросов, на которые трудно дать ответ. В самом деле: что мне искать, самовольно перейдя границу, в районе без правительства и где, говорят, стреляет оружие? Правда, никаких признаков того пока незаметно. Я был немного сбит с толку: а как же ребель? Здесь что-то не так.
Полчаса спустя я, выйдя на проезжий тракт, катил далее к югу. Автомобилей по пути не встречалось. Дорога, замощённая по чадскому варианту, пожалуй, только отличалась большей аккуратностью и для велоезды была почти идеальна. Дорожные знаки предупреждали об опасности перед мостами через небольшие речушки или сухие русла. Есть чего опасаться: хоть мосты и на капитальных деревянных опорах, но без боковых ограждений и перил. К поперечному деревянному настилу (который часто зияет провалами) пришиты продольные доски на ширину автомобильной колеи. Не зевай, шофёр, не храбрись и лучше перейди шагом, велосипедист.
Слишком как-то гладко всё получалось. Я был уверен, что нахожусь на территории ЦАР (а где же ещё?). И казалось - дальнейшие трудности создаст только природа, с её разнообразием и богатством: чем дальше, тем гуще, сочнее лес и больше влаги с кровососущими тварями. После водораздела со средневысоких гор потекут реки бассейна Конго, наступит буйство тропической чащобы со слонами и аллигаторами, убийственно влажным климатом и специфическими миазмами громадных болот, одним из последних белых пятен Земли, где, возможно, обитают чудом сохранившиеся потомки динозавров.
Во всяком случае, свидетельства тому были... Но пока мысли о предстоящем я оставлял на потом.
Стояла прекрасная погода: днём тепло, не больше тридцати по Цельсию, ночью даже прохладно. Сухой сезон - и здесь сухо, дождей нет и в помине, как и в центральном Чаде в пятистах километрах к северу, в "прихожей" Сахары. Моё путешествие шло месяц за месяцем, а небо всё не менялось: тот же агрессивно-голубой цвет, и лишь изредка лёгкие белёсые пёрышки непонятно как забредали сюда. Это, впрочем, ни к чему не приводило: солнце прожигало их насквозь, и оно здесь, насыщенное ультрафиолетом, не чета нашему, европейскому. По ночам сквозь прозрачный воздух зримо блестели звёзды, и на 10-градусной широте северного полушария "Ковш" переместился далеко на север, его перевёрнутая ручка зависла там у земли, готовясь и вовсе скрыться за горизонт. А линию горизонта закрывала неровная изгородь обживших холмы деревьев.
И местность здесь вполне обитаема и обжита. Выехав из очередной деревни и видя перед собой подъем дороги, обрывающийся за дальним пригорком, я знал, что там увижу следующую деревню и так далее: три, от силы пять километров между ними. И дорога, конечно, не безлюдна. Автомобили, правда, величайшая редкость, но на мотоциклах здесь время от времени проезжают. А ещё ходят пешком - километров десять в одну сторону в порядке вещей. Но главное средство передвижения всё-таки велосипед. Подростки ездят на нём постоянно: и поодиночке, и группками. Едут по дороге мужчины по каким-то своим делам. В глубинке ЦАР много разных велосипедов: простых - "два колеса, руль и педали", но часты и "байки", с широкими шинами, толстыми рамами, тросовыми тормозами и множеством "звёздочек" на заднем колесе. Ничего удивительного: в столице соседнего Чада, к примеру, велосборочный завод в действии. Надо полагать, производит достаточно велотехники для всех соседей. И велосипед здесь это, конечно, не культ и не средство передвижения само по себе. Очень прочный багажник - непременный атрибут местного вело. В мешках возят просо, арахис, хлопок. Возят вполне европейские сумки и чемоданы. Вот покатил парень со связанной козой, которая тонко, испуганно блеет. Его маршрут ведёт на базар - может, и за двадцать км отсюда. Велосипедист давно уже скрылся за поворотом, за высокой сухой травой, но ещё долго доносится издалека затухающий плач животного. Проехала молодая семья - отец, мать и ребёнок, Глава приналёг на педали, а за седлом его семейство. Техника ничего, выдерживает, и мужчине нагрузка не в тягость. Кажется, только женщины верхом на "железном коне" не ездят. Женщины ходят пешком, чуть придерживая на голове плетёную корзину или мешок. А ездят здесь быстро, уверенно, даже если нет тормозов. Ловко приложенная нога к покрышке переднего колеса заменяет технические устройства. Путешественнику с приличным багажом, разменявшему пятую тысячу км на африканских дорогах, за местными "велобайкерами" трудно угнаться. Впрочем, нет здесь, конечно, "глянцевых" юношей на крутых байках, вырядившихся бывалыми гонщиками ради форса. Всё-таки страна занимает одно из первых мест в мире с конца по уровню жизни. Но странно - я почти не видел в этой стране измождённых, слабосильных людей. Мужчины либо худые, жилистые, как кенийские бегуны, либо мускулистые, крепкие, как боксёры-афроамериканцы. Нет только толстяков с пивным животом, и проблемы лишнего веса для граждан, похоже, не существует.
Нельзя сказать, что на севере ЦАР дорога многолюдна и по ней постоянно кто-то снуёт. Порой как раз наоборот - ты один. Но вот уж трое молодых попутчиков как бы тебя эскортируют: ты остановился - и они тоже, тронулся с места - они за тобой. Хотя совсем не назойливы, просто любопытны. Кого я не встречал в ЦАРе и соседних странах, так это дерзких подростков. Пока что меня неплохо принимают, даже лучше, чем просто терпят. Незваного гостя... При встрече с каждым - будь то мужчина, женщина или подросток старшего возраста - недлинно здороваюсь и в ответ часто слышу: "Бон вояж!" (счастливого пути). Мужчины (но не подростки) иногда просят показать паспорт. Что ж, они здесь живут, это их право. Тогда открываюсь, что русский, показываю страничку в паспорте с визой ЦАР Мальчишки, которые тут как тут, долго рассматривают диковинную наклейку, поставленную консульством их страны в неведомой Москве, почтительно возвращают книжечку в синем переплёте. Но не всё так просто. "Как вы оказались на этой дороге?" - вопрос от троих молодых людей, похожих, может быть, на студентов своей аккуратной внешностью, поставлен почти в лоб. А я ведь нелегал здесь. Вспоминаю об увёртках моих азиатских "собратьев" в родной России: делаю вид, что не понимаю вопроса. Отвечаю что-то вроде того, мол, все говорят "бон вояж", ну я и еду. Помогает. Отгоняю назойливые мысли: какая-то развязка впереди предстоит. Это как с больным зубом: хочется забыть, отложить на потом, но рвать всё равно придётся.
Суббота, время за полдень. Начинает доставать голод. В деревнях попадаются какие-то магазинчики, глинобитные лавчонки. Но двери закрыты наглухо, и висят замки. И всё же одной проблемой на севере ЦАР меньше: есть вода. Средь бескрайних просторов Судана и центрального Чада порой думаешь о живительной влаге как о бесценном богатстве, и уж во всяком случае помнишь о ней всегда, приходит привычка измерять её не в стаканчиках или кружках - в каплях. В самом деле: три-пять капель воды на всю ночь в пустыне вполне хватает. А южный Чад уже не знает проблем безводья, здесь нет осликов, впряжённых в бочку на колёсах. И северо-запад ЦАР - это регион тем более благополучный. Почти в каждой деревне отличный водоразбор, и даже не один, если деревня не маленькая. Воду здесь накачивают: либо руками вверх-вниз за длинную ручку, либо ногой. Вы резко нажимаете на большую педаль, пока нога не упрётся в бетон, и тогда труба водоразбора с другой стороны колодезной "тумбы" выдаёт порцию прозрачной воды. Педаль вернулась в верхнее положение - и вы повторяете своё действие. Требуется некоторый навык, чтобы с меньшими усилиями добывать желаемое. Тот, кто качает воду, находится на возвышении и потому выделяется над толпой. Издали кажется, что человек пытается стронуть с места какой-то диковинный аппарат. С другой стороны подставлены вёдра, тазы, канистры. Работа требует взаимозаменяемости: вы устаете и вскоре не сможете качать энергично - на себе испытал. Но вообще-то мужчины этим редко занимаются: женщины, молодые девушки, подростки справляются без них. А пролившаяся мимо ёмкостей вода попадёт в лотки для животных, если водоразбор устроен с такой идеальностью. На территории Чада таких механизированных колодцев меньше, а желающих набрать воды больше. Скапливаются очереди, случаются перебранки и конфликты. В одном месте за очерёдностью и порядком наблюдал подросток лет пятнадцати, видимо, поставленный взрослыми. Невысокого роста, но в широкополой шляпе, он казался несколькими годами старше. Я обратился к нему, как ко взрослому - "камарад", и без промедления получил воду. В другой раз, в вечерний "час пик", ситуация показалась сложнее, атмосфера накалилась: людей много, ёмкостей ещё больше, а колонка одна. Остановившись поблизости, я раздумывал, как бы достать воды без последствий. Возбуждённые люди у колодца не обращали на меня внимания. Но тут подошёл со стороны прилично нетрезвый старик. Ему показалось, что мне не дают "лё" (1'eau). Рассердившись на односельчан, старик выхватил у меня из рук пустую бутылку и, еле держась на ногах, растолкал женщин и взрослых парней. Те посмотрели на меня с недоумением (мол, почему сам не подошёл и довёл дело до такой сцены), и я посчитал нужным извиниться перед людьми и поблагодарить сердитого старика.
На территории ЦАР всё обходилось спокойнее: воды больше, людей меньше, и не в моих интересах было подолгу задерживаться у колодцев. Почему так? Чуть освоившись в новой стране, я старался проезжать деревни как можно быстрее, не отвлекаясь на мелочи и здороваясь на ходу. Людям, как видно, требовалось какое-то время, чтобы осмыслить столь неожиданное появление. Но стоило притормозить, задержаться на минуту-другую - и уже подходил кто-нибудь из мужчин, спрашивал паспорт, начинал задавать вопросы. Напрашиваться на такое общение было не в моих интересах. В каком-то посёлке надпись ровными буквами краской на глухом заборе гласила - здесь отделение национальной жандармерии, а дальше - указатель к мотелю. Но нет на севере ЦАР ни жандармов, ни проезжающих. Это всё в прошлом.
Голод допекал не на шутку, и в предыдущей деревне я решился на расспросы о пище. Ответили - прямо по дороге через три километра. Да, здесь небольшой базар, приятно попахивает дымком: значит, что-то готовят. Мини-кафе устроены просто: еда готовится в казанах, на дровах. Постелены на земле циновки, стоят деревянные койки с плетёным ложем - очень лёгкие, одной рукой перенести можно, но прочные: килограммов сто вполне выдержат. Стены с крышей по той же технологии выполнены. В соседнем "боксе" несколько человек на плетёных матах, хмуро косясь, что-то говорят в мою сторону, но не настойчиво: видно, обед разморил. Да то же самое говорят: как попал сюда, откуда взялся. Чувствую, что пока могу промолчать. Ещё один подошёл, весь в белом, и алкоголем дышит. Чего-то хочет: может, плату за проезд на плошку бражки? Куда-то меня ведёт. Приходим в другой "кафетерий". Всё ясно: здесь он получит свою мерку за клиента. Никакого меню, чаще всего выписанного мелом по грифельной доске, конечно, здесь нет. Когда донимает голод, о цене не очень задумываешься, и приходится выкладывать за порцию жареного мяса тысячу местных франков. Они на равных основаниях имеют хождение в шести государствах - это Чад, ЦАР, Камерун, Конго, Габон, Экваториальная Гвинея. Я, предусмотрительно обменяв в Нджамене доллары на франки Центральной Африки, пока чувствовал себя в форме. В противном случае моя тонкая пачка американской зелени что есть, что нет. Теперь, заказав обед на самоуправляющейся территории ЦАР, я получаю большую монету на сдачу. На её аверсе лиственный узор, показатель стоимости в 500 франков и год чеканки, а почти всё круглое поле реверса занимает "кипсек". Если даже учесть особый статус-кво территории с неизбежной дороговизной, хозяин наверняка сделал свою накрутку. Но утолённый голод важнее, я без промедления двигаюсь дальше.
Подробной карты я не имел, и простые деревянные указатели-стрелки, без километража, на дорожных развилках пока ничего нового не сообщали. Всё были второстепенные населённые пункты, и что там за власть - неведомо. Задача стояла ясной как небо над головой: ехать вперёд, никуда не сворачивая. От местных жителей слышалось то же: "Бон вояж!" и "Кома са ва?" (как дела?). Ночью из осторожности решаю избегать людей, предпочтя ночлег на природе. Ночлег под пологом леса. Лес не впечатляет: нет огромных стволов и густолистых крон, как и переплетения лиан. Но, жиденький с виду, он надёжно скроет моё место ночлега от ненужного наблюдателя с дороги глубине своего частокола, не найти там бреши. Для меня же обзор доступен. Не шумит дорога, не дрожат листы... Нагретые за день останцы горных пород, на которых я устроился, сохранят тепло до предрассветных часов. Над головой же небосвод осенится лунным сиянием, и зажгутся незнакомые северному жителю южные созвездья.
Как мог аккуратно, я старался войти в ночную жизнь леса, не стеснив его обитателей. Однако не вышло. Среди ночи показалось - полиэтиленовая подстель ожила... Разбудил монотонный шорох. Под лучиком фонарика обнаружились сотни чёрных муравьёв или термитов - не знаю, но раз в пять больше наших рыжих. Их одушевлённые тельца всё прибывали и сновали взад-вперёд по гладкой поверхности. Наверное, они вели ночной образ жизни, а я закупорил плёнкой их домики. И вот они выбрались откуда-то из запасных ходов и пытались теперь разобраться, что же случилось. Пожалуй, если все вместе набросятся на обидчика, не покажется мало! Но из-за света, наверное, стали понемногу исчезать и совсем ушли. И ещё пришлось просыпаться. Где-то трещали сучья, и этот звук приближался. От чьих ног или лап исходил он - оставалось только гадать. Человеку здесь делать нечего, гуляют ли по ночам обезьяны - не знаю. Нет, наверное. Хотя остатки моего ужина вполне могли привлечь обычных собак из деревни. Свет фонарика и здесь разрешил ситуацию. Но наконец забрезжил рассвет - и отступила ночь "африканских ужасов".
Я признаюсь теперь, что ведь и в самом деле рассчитывал на авось, надеясь "просочиться" в столицу ЦАР Банги, то есть пересечь страну с севера на юг. А я ведь не только слышал "бон вояж" и "кома са ва". Спрашивали ещё: "Куда едешь? В Банги?" И по интонации вопрошающих понимал я - то ли им это очень не нравится, то ли они за меня боятся... И уяснил: надёжнее отвечать: "Нет, еду в Заир", то есть в Демократическую Республику Конго, но в ЦАРе её почему-то называли по-старому Заиром. И хоть дорога в страну эту ведёт через Банги, а кружным путём и вообще не доберёшься, пока никто не возражал. Но долго так продолжаться не могло, что-то должно было произойти. И произошло.
Я въехал в какой-то город. Небольшая местная деталь подскажет, куда ты попал. Начались провода на столбах - значит, город. Ничего такого в деревнях не бывает. Электричество - это роскошь, и она для городов. А здесь даже улица из белых кирпичных домов. Я приближаюсь к перекрёстку. И не знаю, что будет через минуту. Будет встреча, которая давно назревала. А спустя время и её продолжение. Хотел и не хотел увидеть таинственных ребель? Так вот же они! И отступать уже поздно, меня заметили…
Рассказ мой изобилует подробностями, и, чтобы добавить стройность повествованию, я перескакиваю через ряд эпизодов, хотя позже обязательно к ним вернусь. Первая встреча с ребель это почти как первая любовь - не забудешь... Строго говоря, езда моя по всем признакам должна была здесь закончиться.
Ан нет. А мне ведь предстояло ещё и вернуться в тот город - и при каких обстоятельствах. Пока же я устремляюсь дальше, к выезду из города Пауа (Ville de Paoua). Если верить щиту у этого рубежа, жители города желают всего доброго всем проезжающим. Не счастливого пути, а как-то вот так, дословно не помню. Тогда я мысленно сказал им спасибо. Ещё бы: мне удалось избежать неприятностей и сохранить все свои вещи. Даже не лишиться ни единого франка, а дорога всё та же, и люди всё те же. Окружающая обстановка даёт какой-то информационный минимум. Иногда на стене глинобитной постройки рисунок в цвете - государственный флаг ЦАР. Наверное, раньше здесь помещалась какая-то власть. Или хибара с лавкой вдоль стены, здесь же технический мусор. Вывески нет - излишество, только надпись какая-то на стене, не разглядеть издали. Дверь, как обычно, затворена, потому как ремонтировать нечего. А вот католическая школа: довольно длинный одноэтажный дом и "спортгородок" рядом. Интересно, с каким искусством сложены турники и параллельные брусья. Именно сложены: здесь всё деревянное и без гвоздей. Прочность вне всяких сомнений: подтягивайся, крути "солнышко" - конструкции не развалятся. Местные Левши делают для своего хозяйства немало полезных вещей. Я видел маленький "ящичек" для чайной посуды с отделениями для чайника и стаканчиков, его можно взять куда угодно. Был он собран из гладких, ровных палочек без всяких скреплений и, кажется, даже без клея. Его бы купил любой турист, да какие туристы в смутное время.
Из-за школьных стен слышалось детское пение хором, а на прилегающей ровной площадке девочка поднимала веничком пыль: наверное, дежурная.
Есть ли что-нибудь общее между, скажем, российскими автострадами и неасфальтированными большакам на северо-западе государства ЦАР? Первые - в стране с претензией на европейскую стабильность, вторые - в районе, где нет правительства и писаные законы не действуют. На одних нескончаем поток авто, на других и протарахтевший мотоциклет большая редкость. Но дороги соединяют людей, и ходят, ездят они по ним, как умеют. А значит, людям нужно как-то питаться - и здесь, и там. Слегка пообвыкнув в новых условиях, я понял: с голоду не помрёшь, пусть о хотдогах и забудем пока. Вот под густой сенью дерева манго расположилась молодая женщина. У неё высокая алюминиевая кастрюля. Женщина продаёт попото - больше в расчёте на проходящих, чем проезжающих. Попото - очень жидкая каша, похожая на рисовую, в которой воды больше, чем молока. В Судане и Чаде я слышал название "медиде". Часто в кашу добавляют сахар, так сказать по вкусу, который в своей посудинке у хозяйки. Она щедро всыплет его в вашу плошку с кашей, которую вы будете есть деревянным половничком. Половина посудинки будет стоить 100 франков, целая - 200. Часто та же хозяйка предложит гато ти макара (или просто "гато") - круглые маслянистые пышки. В Чаде говорили, что они из пшеничной муки. На 100 франков дадут пять колобков размером с теннисный мячик или десяток маленьких. Без проблем найдёте арахис, который, наверное, убрали с поля, что сразу за хибарками. Дайте полтинник - вам насыплют полный карман. У этой торговой точки мне тоже задерживаться ни к чему. Но голод не тётка, и приходится обжигаться горячим попото. Подошёл слегка навеселе мужик, который культурно сообразил с односельчанами. Но ему, конечно, маловато. Очень добродушно смотрит, именно навеселе человек, иначе не скажешь. Исходит от него этакое мирное благодушие. Наверное, потягивая на пороге жилища маисовую бражку из деревянной баклажки, трое крестьян не по одному кругу обсудили и виды на урожай, и дела семейные, и успехи детей, которые, вполне возможно, поют сейчас в католической школе. Ну а теперь, при моём появлении, новая тема им до самого вечера обеспечена. И вот, довольный неплохо текущей жизнью, человек сказал женщине, чтоб подлила мне каши, а у меня попросил сто франков. Как видно, душа добавки требует. "Воскресенье сегодня?" - понимающе отозвался я.
Воскресенье не понедельник, воскресенье день для меня трудный... Слишком часты деревни, много в них расслабленных алкоголем людей в компаниях возле хижин, не очень-то предсказуемых в своих возлияниях. Не поймёт сытый голодного, а трезвый пьяного. Горланят, машут руками, подзывают, чего-то хотят. Может быть, сувениров (которые давно кончились), или просто широта африканской души выпирает. Она ведь сродни русской. Сейчас это совсем ни к чему. Приходилось поступать гибко. Исходящие от больших сборищ особенно настойчивые выкрики игнорировать нежелательно. Но остановки перед каждым встречным безнадёжно тормозили бы дневной план. Одному из них что-то во мне не понравилось, и он попытался броситься вдогонку. Но выписывал ногами зигзаги и вязнул в песке. Я понял, что нет - не догонит, но заметил тревожные лица крестьян.
Сзади послышался шум мотора. Арахис или хлопок сейчас на авто не возят. Догнав меня, машина сбавила ход. Лёгкий открытый автомобиль был заполнен людьми с оружием. Двое-трое ехавших в знак приветствия махнули рукой. И здесь обошлось: шофёр не думал останавливаться, я занял правую колею, а объезжать, создавая в кузове тряску, он не хотел. Дорога между тем пошла с поворотами и мало-помалу углублялась в горы. Деревень и людей становилось меньше, лес сделался гуще, и поля прекратились. Мелькнул через дорогу быстрый павиан. Обезьяна не кошка, и существуют ли на этот счёт какие-либо "приметы", не знаю.
Я у колодца в деревне утоляю жажду. Холодные струйки приятно сбегают по подбородку. Подошёл крестьянин с натруженными руками: "Откуда вы?" Я ответил. Крестьянин очень удивлён, морщины пошли по лбу: "И не было проблем с ребель?"
Наверное, а установил что-то вроде рекорда, который в Книгу Гиннеса, однако, не занесут: почти двести километров пробега по мятежной территории. Еду дальше. Внимание: за мной бегут люди... Молодые мужчины с открытыми мускулистыми торсами. Наверное, это потомки быстрого, как ветер, охотника Собабили, который устремился на край света за волшебной калебасой, чтобы спасти свой умирающий от жажды народ. Они отчаянно жестикулируют, кричат - остановись! Дальше нельзя, ребель! Говорю, что проеду ещё немного и посмотрю... И слышу тонкий отроческий голосок от последней хижины: "Папа (papa)! Там внизу ребель!" Дорога спускается к мосту. Река Уам близ своего начала- последняя река бессточного бассейна озера Чад. За водоразделом начинается общий спуск в южном направлении и все реки потекут в бассейн речного гиганта Конго, второго по полноводности в мире. В десяти километрах от деревни, где так за меня боялись, дорожная развилка влево-вправо. Можно разобрать, куда показывают стрелки:
Босемптеле 130, Банги 380 (или 350), Бозум 5. Банги и Бозум в одном направлении, и, значит, мне налево. У поворота целый городок отдыха для проезжающих. Здесь вас честно, без обсчёта, покормят жареной бараниной со специями; кажется, ещё имеется и типичная для стран, лежащих к северу от ЦАР, пища - фуль (варёные бобы крупнее фасоли в соусе). Но в ЦАРе такое название не в ходу. Подадут и салат к мясу, фрукты, чай. Пьют здесь и горячее порошковое молоко "Nebo" с сахаром. Есть у торговцев и маленькие, как для кофе, баночки "Nebo", есть и точно так же раскрашенные большие, почти с ведро. Увидите вы бисквиты в пакетиках, как для "кириешек" размером, газировку "Пепси" и "Спрайт", сигареты "Бонд" и недорогие без фильтра, которые производят в соседнем Чаде. Защитой от полдневного солнца служит укрытие, так сказать, капитальнее шалаша. Деревянными стойками обозначен каркас, с трёх сторон крепятся вертикально плетёнки и сверху, горизонтально, тоже. Вход чаще всего не занавешен. Располагайтесь за столиком возле помещения или на циновке внутри него, заказывайте обед. Оставайтесь здесь на ночь. Если не хватит плетёных коек, для ночлега подойдут и циновки. Слегка будет потрескивать небольшой костерок, угли сохранят тепло до утра, ваш глубокий сон никто не нарушит, и пробудитесь вы на рассвете с изрядной лёгкостью.
Но то раньше. А сейчас... Будто вымер оживлённый некогда пятачок, всё брошено. Ни души. ("Рара, la bа rebelle!") Вперёд - на подъём. Слева поодаль длинные строения - не то казармы, не то какие-то лагеря. И там никого. Только женщины с ношей на голове бредут в гору.
После крутизны я возник вдруг на ровном месте, словно белый чёрт выпрыгнул из шкатулки с сюрпризом. Сразу попал в руки людей с оружием. Хотел познакомиться с ребель? Ну вот и нарвался. Бросилась в глаза пишущая машинка под деревом. Тень от широкой кроны его частью захватывала суживающийся кверху небольшой обелиск, кажется, со звездой. Подобные скромные памятники обычны на братских могилах воинов в сёлах нашей России. Вооружённых людей на заставе было человек восемь-десять, примерно половина - подростки лет пятнадцати. Пусть они и не тянут на главную движущую силу революций, но жажда приключений и новизны скажет своё, пойдут они за любым флагом народных фронтов, подадут и нетвёрдый свой голос, поверят в любых командиров. Да и как не поверить? Сверстники их в том же северном Судане имеют разве что рогатки стрелять по воробьям, у этих же юных пикетчиков настоящее автоматическое оружие, такое внушительное и большое в неокрепших руках. Юные "революционеры" сгорали от любопытства, предвкушая проверку моих вещей. Впрочем, их старшие товарищи тоже проявляли живой интерес. Кажется, помогли мне книжки и словарики - повстанцы увидели перед собой не обычного бродягу и вещи не трогали, только смотрели. Лишь прощупали ватный спальник. Но, разумеется, пришлось выложить всё до последней спички. Среди всех инсургентов выделялся один: чуть выше среднего роста, молодой, крепкий, в синем джинсовом костюме, такой же кепке и кроссовках. Отличался он не аккуратной одеждой и не грозным оружием. Казалось, его лицо с правильными чертами не подвластно эмоциям, и он ничуть не удивился моему появлению. Чуть шевелились широковатые губы в такт ровно произносимым словам, а глаза смотрели спокойно и, как мне показалось, слегка озабоченно. Никто не стал проверять моих карманов. Один из мальчишек, боясь что-нибудь пропустить, неудачно прислонил свой АК к ограде обелиска, и тот съехал в нашу сторону дулом. Мальчик получил выговор, вновь так же притулил автомат, и опять старое советское оружие с рассохшимся прикладом грохнулось дулом прямо на нас. Командир заговорил уже по-другому, отогнав мальчишку вообще. Не трудно было догадаться, что передо мной командир. На его синей куртке был приколот большой, не кустарно изготовленный значок. Изображал он государственный флаг Центральноафриканской Республики: несколько цветных горизонтальных и вертикальная полоса со звёздочкой в верхнем углу. И слова - "1е сhef de group" - внизу на ширину поля. Командир повстанческого подразделения проследил, чтобы мальчишки ничего не умыкнули из мелких моих вещиц, они ведь любители сувениров.
На машинке отпечатали сведения о моём прибытии, и теперь командир говорил со мной. Претензий к вещам у него нет, паспорт в порядке. Но решение, как быть со мной, принять он не может. Это сделает колонель (дословно - полковник), который находится сейчас в двадцати пяти километрах отсюда. Мне придётся подождать на базе. Вот она рядом - пошли.
От заставы отходила под прямым углом дорога поуже. В сопровождении командира и ещё нескольких человек я направился тем путём. Рюкзак я нёс сам, но велосипед кто-то катил. Несколько женщин торговали напитком ярко-вишнёвого цвета в бутылочках. Он называется карканджи, из высушенных листьев растения. Я поздоровался, но женщины как-то странно взглянули на меня, ничего не сказав. До меня не дошёл ещё озабоченный взгляд командира...
Трудно сказать, кто помещался в этом длинном одноэтажном доме в спокойные времена. По всему его фасаду на некотором возвышении от земли проходила терраса, и на неё вели несколько ступенек короткой лестницы посередине здания. Мои провожатые поставили велосипед у лестницы, мне предложили подняться на террасу и присесть на стул. Меня передали двоим, находящимся здесь. Они, можно сказать, разительно отличались друг от друга. Первый - высокий и широкоплечий - держал в руках пулемёт с круглым диском. Его фигуру до земли скрывала белая арабская рубаха, но и так не трудно было распознать физическую мощь и силу этого человека. Поверх одеяния выделялся крупный христианский крест на такой же цепи, а широкое лицо казалось ещё больше из-за густой растительности. Поверх черепа была выстрижена плешь с глубоким рубцом. Второй- моложе первого, в грязной белой футболке, вовсе не хилый - казался тем не менее почти тщедушным по сравнению с ним. Этот прихрамывал, и его бедро было перевязано бинтом. Несколько дверей с террасы вели во внутренние помещения дома, как куда-то в зловещую пустоту. Никто, как видно, не следил за чистотой этого мятежного обиталища и уборкой прилегающей территории себя не утруждал: везде бурьян, рытвины, автомобильные железки, пластиковые бутылки. Молодой командир в джинсовом костюме ушёл, и тогда дела мои ухудшились сразу. Младший, в футболке, с самого начала положил глаз на мои вещи, не спрятанные в рюкзак, и теперь медленными, пьяными движениями доставал ветровку, запасную обувь, фотоаппарат. Старший его напарник, такой же полупьяный, возразил: раздался оглушительный выстрел из "Дегтярёва" в воздух. Но назад вещи уже не вернулись.
Оказывается, во внутренности дома теплилась чья-то жизнь. Послышался звон металла, и к дневному свету вывели щуплого, низкорослого мальчика. Босые ноги его были скованы цепью. Мальчик шатался от слабости и, как слепой, смотрел в одну точку. Его толкнули, чтобы сел на пол, и ударили ногой по лицу. Тот, что в белой майке, продолжая куражиться, выудил из моей сумки пустой целлофановый пакет. Я держал в нём промасленные кругляшки гато, но сейчас там не было даже крошек.
Мальчик схватил брошенный ему пакет и, как собачонка, принялся вылизывать целлофан. Надсмотрщик повернулся ко мне и строго приказал сидеть смирно. А не то... И стал что-то говорить своему напарнику с крестом и шрамом, кивая на меня. Разобрать слов я не мог. Но тут вернулись дети с бутылочками напитка: надсмотрщики, дав им денег, посылали ребятишек к торгующим у дороги женщинам. Дети слышали разговор своих "авторитетов", и сколько же тревоги, жалости увидел я в их глазах... Может, покровительственная вежливость командира уже закончилась. Может, он сам уедет куда-то, как колонель, и ему станет не до меня. Я боялся потерять свои фотоплёнки, фотоаппарат уже взяли. О том, что могу оказаться в положении скованного мальчишки, пока не думалось. Вот подошёл ещё типчик - в сущности, безусый юнец. Прилизанная физиономия. Субтильная фигура с узкой грудью. Жидкий голос. Взгляд наглый и ехидный. И как же вырядился: словно сразу с Елисейских Полей. Да уж, явно отпрыск не самых бедных родителей в беднейшей стране. И вот, когда фортуна, казалось, окончательно отворачивается, я увидел: от пикета у обелиска спортивным шагом направлялся к нам знакомый парень в джинсовой кепке с большим значком. В два шага заскочив на террасу, он перехватил мой взгляд и сразу всё понял. Мне показалось даже, что на каких-нибудь полсекунды ободряюще улыбнулся... Типчику не терпелось добраться до моих вещей. Командир спокойно, но решительно отказал: я, мол, уже проверил. Типчик настаивал, подумалось даже, что командир уступит... Но, конечно же, нет, не могло такого случиться.
На дороге показалось облако пыли и послышалось рычание мотора: к повороту приближался автомобиль, сбавил ход и повернул в нашу сторону. Это был легковой "Ниссан" с открытым передним сиденьем и кузовом. На лавках вдоль бортов сидели повстанцы в "произвольном" обмундировании. Каждый из них был вооружён: кто автоматом, кто пулемётом, кто гранатомётом - почти всё оружие производства СССР. Машина была выкрашена в цвет хаки с приятными для глаз цветными кружочками. И - с надписью во весь борт красными неровными буквами: "Ворон генерала Бозизе". Над кабиной шофёра полоскался небольшой флажок - точная копия государственного флага США. Шофёр круто повернул перед лестницей, презирая ухабы, и резко затормозил. Повстанцы спустились на землю. На террасу поднялся немолодой уже человек с обритой головой и без оружия. Кто сидел на стуле - быстро поднялся, и все, как по команде, повернулись к человеку лицом и застыли: командир подразделения в джинсовом костюме, бородатый надсмотрщик в рубахе до пола, его младший напарник с перевязанной ногой, субтильный типчик в "прикиде" и я. Только скованный цепью мальчик даже не повернулся, видимо, плохо понимая, что вокруг него происходит, кто эти люди, откуда и зачем. Бритоголовый человек уже обо мне всё знал. Обратившись, он уточнил только: правда ли, что я проехал на велосипеде пять тысяч километров по Африке, пока не оказался в Бозуме? Я сказал -да.
И тут зыбкое моё положение изменилось вмиг. Общество восхищённо повторяло: "Пять тысяч километров!" (сэк миль кило). Откуда-то появились и девушки - очень весёлые, в ярких платьях. Они тоже были довольны. Тут же на веранде стали устраивать стол. Интересно, что колоритный мятежник с крестом и шрамом, который сперва показался мне едва ли не главарём, на самом деле ни на кого влияния здесь не имел, разве что на своего напарника в белой майке. Теперь тот старший переминался, получая нагоняй за беспорядок - от скромного безоружного человека с бритой головой в гражданской одежде. И, принявшись за дело, аккуратно обходил меня. Я пересел, чтобы ему не мешать. Он сказал "пардон" и предложил хорошую сигарету.
Хлопнула дверь "Ниссана" - из машины спрыгнул шофёр и взошёл на террасу. Это был худощавый, спортивно сложенный молодой человек лет двадцати восьми в шведке с рисунком и в джинсах. Управлял машиной он в перчатках без пальцев, похожих на краги. Поздоровался со мной за руку и пригласил к общему столу - подкрепиться жареным мясом. Я не заставил себя уговаривать. Мальчишки, переживавшие раньше за меня, восторгались больше всех. Похоже, я стал сегодня героем дня. На десерт поставили на стол двухлитровую пластиковую бутыль газированного напитка "Коктель ле фруи": на этикетке нарисованы ананас, банан, манго, папайя. Взглянув на скованного мальчишку, шофёр переменился в лице и замахнулся на него. "Это заирец, солдат", - сказал, как отрезал, он. Конечно, пленнику со стола ничего не перепало, даже крошек. Ну никак не мог этот щуплый подросток быть солдатом. Можно додумать, как было дело. Захотел показаться себе героем, покуролесить. Так ведь когда поймают - как со взрослого спросят. И вот... Ничем помочь ему я не мог.
Колонель всё не приезжал, и после небольшого совещания командиры решили везти меня в город. Места в кузове - под американским флагом с советским оружием - заняли повстанцы. Ребята немало намотались за день. Один из них - "мужичок с ноготок" (так что базука была едва не больше него, да ещё автомат через другое плечо) - показался вначале рыжим, но это от дорожной пыли. Сказали, чтобы вещи я взял, а велосипед перегонят следом. Я хотел влезть в кузов к ребятам, но мне показали на сиденье рядом с водителем. И никакой это был не шофёр у начальства. Молодой мужчина невнушительной внешности, в европейской одежде и без оружия являлся коммандантом города Бозум, административного центра префектуры Уам-Пенде, и город Пауа в 130 километрах к северу, который я благополучно проехал, также подчинялся ему. Бозум - мелкий кружочек - можно найти даже на карте мира масштабом один к двадцати пяти миллионам: мельче некуда. О его достопримечательностях, может быть заслуживающим буклета, мне неведомо. Что-нибудь прочитать на упомянутом обелиске я не сумел. В центре Бозума, как и Пауа, нет круглых хижин, и столбы с проводами, но без лампочек. О чём говорить, если даже в столице соседнего Чада Нджамене не предусмотрено уличное освещение. В городе Бозум дома все в один этаж, а улицы не имеют таких излишеств, как асфальт и тротуары. Какие-то торговые центры, кроме скромного базара, отсутствуют. Производства на вывоз, кажется, нет: возить не на чем и некуда. И здесь промелькнуло здание отделения национальной жандармерии, на котором никто не потрудился затереть слова.
Мы с ходу въехали в ворота, и я успел рассмотреть только слово "дом". Наверное, "дом приезжих", который для себя я назвал постоялым двором. Меня провели вовнутрь. Дверь открывалась сразу в большую комнату, "зал". Здесь стоял журнальный столик, какие обычны у нас, стены деревянная "софа" со спинкой и того же типа стулья-кресла с подлокотниками. Из зала вели двери в несколько помещений. Коммандант отлучился, и в дом с улицы мог войти кто угодно. История повторилась почти в точности: и здесь нетрезвые агрессивные личности с оружием стали листать мой паспорт, который лежал на столике, и здесь вовремя появился мой новый командир и пресёк самодеятельность. Ему пришлось даже немного потрудиться для этого. По всему выходило, что прописка моя в этом странноприимном доме не пройдёт гладко. Вошёл человек в форме с двумя штык-ножами на поясе и замахнулся на меня диктофоном. "Зачем ты сюда приехал? За этим?" - разъярился он. Пришлось скрыться в соседней комнате и ждать, пока улягутся страсти.
Я знал, к чему нужно готовиться. Непременно последуют прямые вопросы, требующие ясных ответов, Люди, решившиеся на борьбу за власть военным путём, не какие-то простачки, много лапши им на уши не навешаешь. Хорошо всё-таки, что в паспорте моём есть виза ЦАР, полученная в Москве.
Инквизиции долго ждать не пришлось. Моим паспортом пристально занялись коммандант н двое мужчин в гражданском, которых мысленно назвал я экспертами. Они сосредоточенно глядели через очки, рассматривая каждую страницу, и нашли, конечно, изъян. "Где выездная виза из Чада?" - последовал строгий вопрос. "Я приехал в Горе,- стал говорить я. - Полиция дала мне заполнить анкету (form). Мне сказали, что граница закрыта, но если хочешь, езжай дальше. А в ЦАРе говорят "бон вояж", ну я и еду". Легенда моя звучала очень наивно Удивительно, но мне поверили... А узнать, так ли было на самом деле, никак не могли. Ни электронной почты, ни даже простой телефонной связи. Какая уж тут электроника... Автотранспорт наперечёт, за двести км не пошлёшь нарочного с запросом. Как-то легкомысленно я показал комманданту ксерокопию своего журналистского билета (сам оригинал остался дома в России). Он забрал её и не вернул. Может, посчитал нужным показать колонелю. Но скорее всего решил оградить от возможных бед. Ведь таких, как я, сюда не звали.
Один из "экспертов" достал лист бумаги, взял ручку и стал писать мелкими буквами по-французски. Зафиксировал мои паспортные данные, маршрут. Потом дошла очередь до вещей: стали делать полную опись имущества. Потребовали выложить на стол деньги. Большую часть их я прятал в обуви в тайнике - и решил об этом не объявлять. Зато высыпал на столик всю мелочь. "Это всё?" - коммандант испытующе посмотрел мне в лицо. Я выдержал его взгляд, но показалось - он не поверил... В опись внесли всё до последнего франка. Получилась целиком исписанная страница. У меня спросили, есть ли претензии, не пропало ли что. Было немного жаль вещей, которые взяли утром, "забыв" вернуть. Казалось, это случилось так давно, а ведь ещё не начался новый день. Но не тот был случай, чтобы требовать назад свои тряпки... Только жаль было фотоаппарата. Я сказал "камера..." и развёл руки. Впрочем, всё это мелочи, как бы поправился я следом. Главное свобода. Степенный "эксперт" очень серьёзно закивал головой: да, свобода. "Но камеру купят", - обнадёжил он. И надо же - на пороге возник мой "помеченный" бинтом обидчик. Как-то виновато он протягивал знакомый фотоаппарат... Наверное, получил внушение от командиров.
Ничего фотографировать я, конечно, и думать не мог - мне категорически запретили, не мирное ведь время. Лишних вопросов задавать тоже было нельзя: как зовут командиров, например. А разговор с экспертами продолжался. Именно разговор, ведь я не был ни пленником, ни арестованным. Но мне, конечно, хотелось избавиться от опеки и продолжить путь в сторону Банги. Или, как второй вариант, в Камерун. Я открыл на нужной страничке маленький атлас. Эксперты водили пальцами по русским словам и узнавали символы.
Я прикидывал возможные "пути отхода", перечисляя, с вопросительной интонацией, города:
- Буар, Бокаранга, Босемптеле, Босангоа?
Люди за столиком, сдвинув брови, только качали головой: - Везде ребель.
- А Банги, потом Заир?.. - не унимался я.
- Фронтьер ферме (границы закрыты), - акцентируя последнее слово и терпеливо, как неразумному ребёнку, втолковывал мне один из них. - Ноу гавермент (безвластие) для большей ясности добавил человек уже по-английски.
Эти люди не стеснялись называть вещи своими именами при старшем начальнике...
Пока что меня оставляли в Бозуме, здесь в доме. Нужно было определиться в отношениях с командиром. Я сказал: "Мерси, камарад". - "Что такое камарад?" - отозвался коммандант Бозума. "Товарищ", - ответил по-русски за меня один из экспертов. Уж конечно, эти люди имели не местное образование. Я понял, обращение "камарад" не годилось. И попробовал "шеф" - оказалось, то что надо.
Велосипед поставили в чулане, среди разных брошенных в беспорядке вещей. Рядом стоял ящик с пулемётными патронами. Огромные пули в них сразу разрывают беззащитное тело. Шанса выжить после их попадания нет. А рука, нога отлетит сразу как трость.
И тут же, рядом с ящиком, золотистая туфелька на каблучке. Меня разместили в отдельной комнате. Там не было ничего, даже кровати. Принесли матрац, больше я ни в чём не нуждался. Единственное окно выходило в глухую стену. Стёкол по обыкновению нет здесь, вместо них деревянные жалюзи. Повернёшь ручку - окно наглухо закроется.
Когда мы ехали на "Ниссане" по городу, я не заметил следов работы здесь каких-либо городских служб: никто ничего не благоустраивал, не озеленял, не поливал, не убирал мусор. И вдруг - шеф предложил принять душ с дороги. Я бы не удивился, увидев бокс, железную бочку с водой и ведро. Так нет - настоящий душ. Повернул ручку - и становись под струйки. Только вода одна: не делится на холодную-горячую. Здесь же и раковина для умывания, женщины берут воду для кухни, которая за стеной. Так что не задерживайся с мытьём и не создавай другим неудобств. С наступлением темноты дали электричество часа на два. И поступало оно откуда-то издали: не было слышно работы дизель-генератора. Значит, кто-то трудится при любой политической погоде.
И потекли дни отдыха. Ничего не оставалось, как философски относиться ко времени. Что там обо мне решат - это их дело. Колонель всё не приезжал, ему, возможно, было не до меня. А может, ему и не доложили. В замкнутом пространстве двора постоянно дежурил хотя бы один повстанец, и в отношении меня ему от шефа, конечно, даны были чёткие инструкции. Если я -днём или ночью - находился в отведённой мне комнате за закрытой дверью, никто обычно мне не мешал. Но надзор за мной существовал постоянно. Стоило один раз выйти с велосипедом во двор, чтобы заняться ремонтом, как тут же заступивший в наряд повстанец показал на дверь: зайди, мол, обратно! Один из моих охранников - человек с богатейшей жизнерадостной мимикой и жестикуляцией, который здоровался со мной левой рукой из-за временного увечья, - с удовольствием убедил меня находиться в доме, а то, мол, попадётся какой-нибудь "шальной" араб с автоматом - и... Услышав, что шеф обещал отпустить меня в Камерун, охранник одобрительно закивал головой: "Шеф спокойный". Шеф и тот парень со значком с первого взгляда отличались нетипичным спокойствием среди бесшабашно эмоциональных повстанцев, а те всегда подчинялись своим командирам - на мне проверено было. Бозизе, конечно, знал, по каким качествам подбирать командный состав. Во всяком случае, это были не злые "гориллы", увешанные оружием. Мальчишки, шнырявшие по двору (уж они-то были в курсе всех событий!), сообщили мне: сам генерал Бозизе меня хочет видеть. При этом они выразительно похлопывали себя по плечам, то бишь погонам: великий человек, мол. Хотя подростки могли и нафантазировать. Среди дня в дом заглядывало немало народу, один повстанец оказался от знакомства со мной просто в восторге и пригласил в гости "завтра вечером". Такое назойливое внимание в конце концов утомляло, и я предпочитал оставаться за своей дверью. А вечером приезжал шеф с ребятами, и зала сразу наполнялась шумом от весёлых голосов, топота армейских ботинок, стука оружейных прикладов. Шеф дал понять, что я могу чувствовать себя свободно в пределах дома, не обязательно валяться целый день на матрасе, а можно, например, читать книгу за столиком. С его приездом становилось веселее. Лёгкая улыбка появлялась на круглом, как бы чрезмерно загорелом по сравнению с другими лицами лице шефа. "Как дела, Джо?" - интересовался он, хотя прямой аналог моего имени во французском языке есть. Возможно, шеф называл меня так, потому что американский флаг развевался над "вороном Бозизе", или же образованный командир знал, что в своё время так Уинстон Черчилль уважительно называл "отца народов", - всё может быть. Мы оба понимали, конечно, что сейчас в общении между нами проходит трудноуловимая, но всё же грань, и я старался соблюдать эту субординацию, а шеф никаким намёком не подчёркивал своё превосходство. Комната шефа была рядом с моей, и через полуоткрытую дверь видна была та же спартанская обстановка и постель на полу.
А начинался день для меня с "маленькой радости". Часов в десять я слышал лёгкий, застенчивый стук в дверь, она приотворялась настолько, чтобы показалась головка девушки с множеством цветных косичек. Девушке очень шла тонкая шейная цепочка и миниатюрные часики на руке. Она держала блюдо с моим завтраком: стакан горячего подслащённого молока "Nebo" и несколько "мячиков" гато ти макара. Вскоре женщины начинали хлопотать у печи за стеной, и в обед та же девушка приносила рис с мясом или печёнкой. От двухразового кормления чувство голода оставалось. Конечно, я мог дать денег какому-нибудь мальчишке и послать его на базарчик, но считал это неуместным. А в конце дня, когда приезжали повстанцы, всё общество располагалось для трапезы за журнальным столиком в зале. Моя еда была как минимум не хуже. Шеф предлагал присоединиться к общему столу и мне, а перед этим довольно строго спрашивал девушку, хорошо ли меня покормила. А это была вовсе не девушка, а жена комманданта повстанческого округа Бозум - Пауа. Видя, что большое блюдо расходится очень быстро, я говорил, что уже обедал, и ради приличия брал кусочек козлятины и несколько навилков риса. Все были довольны, что мне нравится пища и её хватает.
Ненавязчивое шефство взял надо мной парень лет двадцати по имени Джанго. Кажется, он доводился родственником шефу. "Здоровый дух в здоровом теле" - как будто именно о нём сказано. Джанго с широкой улыбкой заглядывал ко мне в комнату, но никогда не врывался. Он показывал мне бутыль "Коктель ле фруи" и звал в компанию. Я не позволял себе больше стакана, так как напитка по многу на каждого не выходило.
Джанго заметил мои занятия французским по разговорнику. С интересом рассматривая русские слова, которых не встречал раньше, Джанго включился в моё самообразование. Ведь для него французский был во всяком случае вторым родным языком. Благодаря Джанго элементарные конструкции на первых страницах книжки сразу приобрели реальный смысл. "Иле конголе, иле габоне, иле зайруаз", - отставив в сторону автомат, повторял для меня Джанго ("он конголезец, он габонец, он заирец"). "Иле зайруаз" - вспомнил я скованного подростка и где нахожусь сейчас.
Пока горел свет, включали систему "Панасоник" и ставили видеокассету с американским боевиком. Искусственные киношные герои очень нравились молодым ребятам с оружием, которые, конечно, мечтали походить на них. "Завтра едем в Камерун", - наконец обрадовал меня шеф во время одного из таких просмотров. Но назавтра все планы рухнули...

***

Хотя с утра всё начиналось обыкновенно. Шеф, как всегда, уехал на машине с повстанцами. Но почему-то его жена с косичками всё не несла мне привычный завтрак. Может, забыла. Бывает. Наконец потянуло дымком с кухни и запахло жареным мясом, и я уж предвкушал скорый обед. Но поторопился. Какая-то тревога, нервозность в доме ощущались даже из моей спальни. Громче обычного хлопали двери, озабоченно переговаривались на кухне женщины. Было слышно, как по улице время от времени проносятся автомобили. И откуда только взялись. Где-то в горах начали потрескивать выстрелы. Они становились всё плотнее и настойчивее, постоянно работал пулемёт. Кажется, стрельба велась уже в самом городе. Противник ощутимо приблизился, и трудно было понять, отвечают ли огнём на огонь. Появилась жена комманданта с каким-то, парнем. Они быстро собирали вещи и также быстро ушли, ни сказав ни слова. Кажется, все забыли про готовый обед на кухне. Я сидел в своей комнате. Наконец ни в доме, ни во дворе никого более не осталось. Тяжеленный ящик с патронами тоже уволокли. С улицы донеслись тревожные голоса женщин и смолкли. Кто-то сделал выстрел из гранатомёта в сторону нападавших. Стрелок находился где-то совсем рядом, и в первую секунду показалось, что это до нас добрался неприятель. Но смертоносный снаряд со свистом удалялся.
В одиночестве я думал о том, что делать. Если идёт бой, то будут раненые, а возможно, и убитые. Ничего хорошего это сулить не могло - африканские страсти могли ударить, не разбирая, по мне. Меня что - забыли? Или решили - ничего не грозит? Вот-вот в дом могли ворваться разъярённые солдаты. На всякий случай я держал под рукой свою "индульгенцию" - бумагу с печатью от нашего консула в Судане. В ней говорилось, что я, гражданин России, путешествую по Африке с идеями мира и дружбы. Хотя, по большому счёту, что значит эта справка в такой ситуации? Того, что происходит за пределами двора, я видеть не мог: окно выходило в глухую стену. Выйти на улицу не решался, боясь попасть под горячую руку. Хорошо, что пока стреляют только из пулемётов. Если ударят чем-то "посущественнее" и попадут в моё убежище, оно разлетится, как сложенная из спичек фигурка от плевка. Но солнце давно уж прошло точку зенита и через пару часов скроется в горах Адамава. Может, удастся отсидеться до темноты и как-нибудь улизнуть отсюда.
Послышались чьи-то неспешные шаги. В дом вошли двое мне незнакомых ребят. Первый - лет двадцати, в арабской одежде, высокий и спокойный, с "Калашниковым". Второй - очень подвижный малый в белой маечке, лет восемнадцати. Может быть, карабинчик свой стащил он из тира. И где-то взял наушники для спортивной стрельбы.
Кажется, мне они совсем не удивились. А может, специально за мной и пришли. "Папа (рара), - очень дружелюбно и спокойно сказы старший, - быстро уходи с нами. Сейчас сюда придут солдаты". Я показал на вещи и велосипед: что делать с этим? Молодой араб махнул рукой: "Бросай всё!" Я быстро стал запихивать в рюкзак самое нужное. Парень торопил: "Быстрее!"
Мы выскочили на улицу. Оказывается, почти все жители Бозума уже покинули город. Мы уходили в числе последних. Эффектные фонтанчики пыли вскидывались на дороге от шальных пуль. Одна просвистела рядом. Я поморщился, забыв о том, что после свиста пуля для тебя не опасна - уже улетела. Двое других отступавших, заметив мою гримасу, усмехнулись и как бы подались навстречу пулям. Я поторопился за каким-то арабом, который, с чемоданом на голове, сошёл с дороги и взял кратчайшее направление по задним дворам. Мы вышли как раз к обелиску - месту, с которого началась моя вынужденная остановка. Никакого пикета здесь уже не было и в помине. Под тенистым деревом вооружённый юнец пристально рассматривал сваленные здесь сумки, закрытые на змейки и ремешки. Он с жадностью запихивал в рот куски окорока. На всякий случай я решил обойти его подальше. Но он заметил меня и стал подзывать рукой: дорога, мол, здесь. Я в последний раз посмотрел на длинный, теперь брошенный дом: где мальчик в цепях, какова его участь? И зашагал по дороге. От города вдруг показалась машина с людьми. Многие были в камуфляже и с оружием. Если бы я знал раньше об их появлении, то непременно спрятался бы: мало ли что. А машина притормозила возле меня. "Залезай!" - и крепкие руки подхватили мой рюкзак и помогли влезть самому. Постепенно машина заполнялась людьми, казалось, до невозможности. Приклад гранатомёта больно давил под рёбра, от кого-то исходил стойкий запах спиртного. "Где базука, базука?" - кто-то никак не мог найти оружие. Его в кузове лежало столько, что, казалось, проще считать не штуками, а килограммами. Мы остановились на давешней развилке Бозум - Бокаранга - Пауа, после нескольких километров "езды всмятку". Люди выпрыгивали из машины - дальше она не поедет. Мы догнали основную массу местных жителей. Кажется, все до последнего человека покинули Бозум. Многие бежали в такой спешке, что даже не успели надеть обувь.
Трудно рассказать, как это выглядело, передать отчаянную устремлённость сотен людей, бегущих от грозной опасности. Которые единой массой в вечерних сумерках бредут, как могут быстро, в неизвестность. Люди знали, что нельзя мешкать, и некоторые уже стали выбиваться из сил. Но большинство всё же успели собрать кое-какие вещи. Вот шагает респектабельный господин с престижным чемоданом-"дипломатом" на плече. Идут женщины с пожитками, связанными в узлы. Некоторым тяжело, они прихрамывают и отстают. Вот несмышлёное, казалось бы, дитя лет семи. И сколько упорства читается в детских глазах: спасти братика своего или сестричку - совсем кроху, которую ребёнок изо всех сил тащит в "пелеринке" у себя за спиной. Двое или трое - просто счастливчики, у них велосипеды на ходу. Босая древняя старуха не может дальше идти. Люди столпились около неё, ищут выход. И находят! Нашёлся беглец не с велосипедом даже - с лёгким мотоциклетом. Вначале старую женщину хотят устроить на сиденье сзади, но везти её, как обычно, нельзя: она свалится от бессилия. И несколько человек, поддерживая старуху с боков, покатили мотоциклет вперёд. Почему-то вся людская масса хлынула от развилки только на север, ни один не пошёл к Бокаранге, за которой недалёк Камерун.
Стемнело.
По сторонам сливаются контуры ближайших деревьев, и лес за ними кажется непроходимой чащобой. Силуэты бредущих впереди теряются, расплываясь в ночи. Неожиданно из-за горы возникают, будто из ничего, горящие фары, люди вначале отскакивают к обочинам, потом, разобравшись, обступают автомобиль. Большой грузовик с пустым кузовом - сейчас как подарок судьбы. Все наперебой кричат, жестикулируют.
До шофёра наконец доходит - ехать некуда, Бозум оставлен. Водитель находит место для разворота, и сгрудившаяся толпа бросается на штурм. Голосят женщины, плачут дети. Кто-то карабкается в кузов с велосипедом. Мне помогает какой-то юноша, ухитрившись принять вещи. Едем недолго, останавливаемся в большой деревне. Все слезают на землю: машина не пойдет дальше.
Вскоре после начала марша внутри толпы стали складываться мелкие группки. Наша - это две женщины с вещами (узел одной из них я несу в свободной руке), помогавший мне подросток, мужчина с велосипедом и прихрамывающий парень в опорках. Всем нам удалось втиснуться в кузов, и теперь ищем место, где бы скоротать ночь. Наконец находим какой-то сарай-навес: метра на полтора от земли глиняная кладка, а выше деревянные стойки, поддерживающие сложенную из хвороста крышу. Земляной пол сравнительно чистый, и мы устраиваемся, кто как сумеет. Я вспоминаю, что маковой росинки во рту не было больше суток, и жалею теперь, что не заскочил под обстрелом на кухню, где оставленное в спешке жаркое поглощают теперь нападавшие. Конечно, пустая затея попробовать раздобыть еду в этой деревне с нагрянувшей толпой беженцев. Всё же иду на разведку промеж хижин - хоть воды достану. С этим везёт: дружелюбный крестьянин протягивает большой ковш.
Мы отдыхали недолго. Только-только стих шум, как вдруг десятки перепуганных беженцев подскакивают под треск автоматных очередей. Стреляют в нашем селе. И снова люди бегут - теперь в ночь. Мало-помалу общий поток их распадается на ручейки, но и те вскоре затухают. Нашей тесной группы из шести человек уже нет. В конце концов бреду я вообще один - и слышу впереди чьи-то стоны. На земле сидит босой мальчик лет десяти, ноги он сбил в кровь и идти не может. А я не могу взять его на плечо, как носят мешки: мешает рюкзак. Беру его на руки перед собой, хотя так нести неудобно и останавливаться будем часто. Сзади слышится торопливый, тяжёлый топот. Нас обгоняет верзила с автоматом. Такой пятеро детей подымет и не поморщится. Наверное, дезертир, который, имея грозное оружие, предпочёл не защищать свой дом и детей. И ребёнка у меня из рук он не возьмёт. Самому унести ноги - это прежде всего. А, ну его, пусть убирается. "Всё будет в порядке, дружок, вот увидишь. Я не брошу тебя. Мы обязательно дойдём, куда нужно", - говорю я ребёнку. И он, не понимая ни слова, прекращает стонать. Тем временем рассветает...
Расстояние между Бозумом и Пауа не маленькое, но дорога одна. Наверное, рано или поздно я бы встретил шефа, и хорошо, что это случилось уже утром. Он, как обычно, управлял "вороном Бозизе", а в кузове сидели бойцы. Машина ехала мне навстречу, от Пауа. Шеф выглядел так же свежо, как и всегда. Рядом с ним восседал импозантный человек в арабской одежде с кейсом в руках. Шеф, увидав меня, приятно удивился, улыбаясь обычной своей полуулыбкой, и вышел из кабины вместе со своим пассажиром. "Кто это?" - спросил человек обо мне. И шеф ответил: "Амиго".
Шеф собирал рассеявшихся по дороге людей - всех подряд. Одно такое сборище я про себя назвал мародёрами. Вальяжно развалившись на стульях в одной из деревень и отложив в сторону советское оружие, эти потягивали из бутылок бренди. Взошедшее солнце их разморило, спешить, как видно, было некуда. Благодать, в общем. Наверное, бренди прихватили в Бозуме, Шеф не обращал на таких внимания и сажал в машину прежде всего женщин с детьми. Всех собранных на дороге беженцев свозили на "сборный пункт" под большим навесом у тенистых дерев. Командование повстанческого района оперативно проводило эвакуацию мирного населения. Ба! Да вокруг знакомые всё лица. Вот парнишка с наушниками. Вот женщина, которую я видел при кухне. Вот босоногая девчонка лет десяти с язвой на голени, путавшаяся тогда во дворе под ногами взрослых. И сама миловидная хозяйка в косичках. К сборному пункту подогнали микроавтобус с английскими словами по борту "Freedom-2002". Старый год не исправили на новый. Но автомобиль безнадёжно заглох. Его подцепили тросом к "Ниссану". В салон "Свободы" под завязку набились люди, и посадка на том не закончилась. Кто-то прицепился к кузову, приспособился на подножке, мужчины заполнили и всю багажную решётку на крыше... Среди женщин и повстанцев в кузове "Ниссана" нашлось место и мне. Интересно: что бы ни происходило, повстанцы всегда соблюдали "технику безопасности" - держали оружие дулом вверх. Микроавтобус просел под тяжестью пассажиров так, что днище цеплялось о дорожные неровности. Но шеф показал себя асом в вождении, а мощный мотор "Ниссана" брал любые подъёмы. Я достал из своей аптечки средство против воспалений, чтобы смазать язвочку на ноге девочки. Та отдёрнулась в сторону, за что получила от матери чувствительный подзатыльник. Невзирая на тряску, здесь же в кузове молодая сильная женщина кормила грудью ребёнка. Младенец народности гбая сладко припал к соску, не догадываясь о бушующих страстях в мире взрослых. Автопоезд приближался к городу Пауа. Эвакуация удалась.

***

В Пауа произошло моё первое знакомство с ребель и первое везение. Я легкомысленно проскочил тогда перекрёсток и тут же услышал окрик с поста. Даже остановился не сразу, но и тогда страж не повёл своим пулемётом для устрашения.
Правда, подозрения вызвал мой камуфляжный рюкзак ("не иначе армейский"), но удалось убедить, что такие свободно можно купить в российских магазинах. Потом, когда меня повели к начальству, то предложили помочь с вещами (ты, мол, устал). А начальник в военной форме - с аккуратной бородкой и начищенных до блеска туфлях - долго размышлял, что со мной делать, в то время как его адъютант от нечего делать подбрасывал "лимонку", как красивую игрушку. Начальник Пауа предпочёл с мной не связываться и махнул рукой: "Bon voyage!" И вот я возвращался в этот знакомый город.
После высадки из машины в центре надо мной взяли шефство уже знакомые женщины. Шеф проследил за этим и укатил. В переулок направились молодая хозяйка, две или три женщины постарше, босоногая девчонка и я. Одна из женщин недоумённо показала на мой рюкзак - дескать, зачем мучаешься? Взяла его у меня из рук и поставила себе на голову: неси, мол, так, намного ведь легче.
Шли мы не очень долго - и вот попали к добротному дому с белыми стенами. Нас заметили издали. И сколько же случилось тут восторгов, объятий и поцелуев. Собралась и близкая родня, и седьмая вода на киселе, и желанные соседи. Больше было, конечно, женщин. Приехавшим удалось не только благополучно выбраться из Бозума, они привезли с собой ещё и "подарок" - "руси". Улыбкам не было конца. Меня усадили в кресло. Появился парень с эдаким гонорком тинейджера старшего возраста. Его звали Онери. Он, как и Джанго, тоже любил науки и, увидав рассыпающиеся листы моего французского разговорника, попытался склеить их клеем для резины. Из этого, конечно, ничего не вышло. Внимание Онери стало меня утомлять: приходилось напрягаться, чтобы его понять, да ещё что-то говорить самому. Заканчивались мои вторые сутки без еды, и я с тоской вспоминал о бозумском пансионе. Но женщины не теряли времени зря. Они отперли замок на двери сарая и отсыпали в кастрюлю рис из мешка. Потом одна из них подошла с двумя курицами, держа их за ноги вниз головой. Они также после необходимой обработки пошли в кастрюлю. Обедом все остались довольны, а я, наверное, больше других. После трапезы Онери принёс толстую пачку фотографий. Где-то он познакомился со швейцарской семьёй и, кажется, гордился этим. Может быть, в мирное время Онери был студентом - не знаю. Расспрашивать его я не стал. Девочка после моего лекарства теперь бегала с белой тряпицей на голени. Молодые женщины заинтересовались "чудодейственной" мазью. Они показывали открытые места своего здорового тела, чтобы я их как-то "улучшил". Мой тюбик уменьшился наполовину. А Онери, оказывается, имел целую аптеку и делал маленький бизнес. Он высыпал на коврик десятка три разных коробочек с лекарствами. К нему раз за разом подходили соседки, которым Онери давал по их просьбе одну-две пилюли. Те расплачивались мелкими монетами. Хозяйки в доме, где пока меня пристроили, продолжали хлопотать по своим домашним делам. Они ведь всегда заняты - хоть в России, хоть в ЦАРе. Девочка купала стоящего в тазу малыша, Мыло попало в глаза ребёнку, и оттого он, как и все дети мира в подобных неприятностях, бодрым голоском плакал. Я откинулся на спинку кресла с книжкой в руках. В нескольких шагах от меня на ровную, без видимых шероховатостей стенку дома забегали геккончики. Благодаря своим цепким лапкам они замирали на вертикальной поверхности, показывая язычки. Самые крупные были больше фута в длину и напоминали маленькие живые копии динозавров из какого-нибудь юрского парка. К себе они не подпускали: в мгновение ока сбегали со стены и исчезали в бурьяне или среди камней. Весь день кипела жизнь в отдалении - у колодца. Но вот все женщины удалились с тазами и вёдрами. "Окном" тут же воспользовалась шустрая мальчишечья троица. Сорванцы скинули с себя шортики оставшись без ничего и стали обливать из ведра друг друга. Их весёлые голоса слышны были далеко окрест. Я же со своего удобного места отдыхал взглядом на этой необыкновенно живой и потому занятной картинке решив, что пока всё идёт неплохо.
Ближе к вечеру приехали повстанцы, человек пять - как всегда с оружием и нетрезвые. Тот, что сидел за рулём, показал молодечество: разогнался по ухабам и резко затормозил в метре от крыльца дома. На борту этого автомобиля можно было прочитать о его принадлежности: "Армия Бозизе, секция Пауа". Большинство повстанческого автопарка составляли "Ниссаны", машины мощные и практичные. Думаю, что количество их в нашем районе было около десяти единиц. Мы с Онери решили сходить в ларёк за сигаретами. Шеф, конечно, приказал женщинам никуда не отпускать меня, и хозяйка с косичками с помощью жестов и слов напомнила, как стреляет автоматическое оружие. Нам всё же удалось отпроситься. Ларёк находился через несколько домов. За пачку сигарет с меня содрали тысячу франков. Вряд ли их рыночная цена здесь была более пятисот. Не в моих интересах было сорить прилюдно деньгами и тратить их на предметы отнюдь не первой необходимости. Я утешался тем, что сигаретами придётся благодарить за дальнейшую помощь тех людей, которые не возьмут с меня денег.
Удобный мой стул в наше отсутствие перешёл к повстанцам, в непринуждённых позах расположившихся за обеденным столиком. Возле них крутился какой-то человечек, подобострастно заглядывая им в глаза. Кажется, он хотел как-то услужить: например, сбегать за спиртным или помыть машину. Юношеская бравада Онери враз слетела. Потребовалась его помощь для повстанца с ранением головы. Тот страдал от тупой боли, и, чтобы её утишить, Онери вылил парню ковшик холодной воды на голову. Потом выстриг волосы вокруг раны и стал на практике применять свои познания в медицине. Эти повстанцы ни с чем не обращались ко мне - и хорошо. Я, сидя теперь на маленькой скамеечке, очень не хотел, чтобы их застолье не развернулось вширь. До того, как они уехали, прибыл и шеф - разумеется, совершенно трезвый. Он привёз в запечатанной коробке новенькую японскую аудиосистему. У него с женщинами возник деловой разговор - где меня поместить. Те хотели здесь в доме. Но шеф принял своё решение. "Ю! (уоu) - обратился он ко мне, - монте! (monter)", удобно сочетая английский с французским, Я устроился на переднем сиденье - рядом с командиром. "Я хотел бы вернуться с вами в Бозум", - сказал я. Шеф неопределённо пожал плечами.
Машина тронулась с места. Шеф непрерывно работал рулём, по наитию удерживая автомобиль от схода с узкой колеи. Приходилось крепко держаться, чтобы не выпасть на непрерывных колдобинах. Ветер обтекал ветровое стекло. Свет от фар гулял, как при шторме, время от времени выхватывая из тьмы глухие стены убогих лачуг. И ни единой живой души. Водитель нажал на тормоз: проезд был завален кучами мусора и сваленной набок повозкой. И машина, с рисованным черепом и крест-накрест костями, свернула в закоулки, выбираясь на центральную улицу. Оказавшись на ней и немного проехав, мы остановились возле какой-то калитки. Шеф предложил мне войти в неё.
Узкий проход вёл в просторный двор. Слева был длинный дом с полудюжиной дверей на равном расстоянии друг от друга, справа стоял дом обычных пропорций. Посреди двора, видимо, тоже что-то хотели строить - виднелась забетонированная площадка, но бросили, едва начав. Как видно,не до строительства стало. К нам сразу подошла женщина с переносной лампой. Она улыбалась нам, как "дорогим гостям", однако понятием услужливость нельзя было охарактеризовать её облик Я понял: это мадам - хозяйка двора, а мне предстояло жить в "нумерах".
Мадам решила вопрос без проволочек. Меня отвели в одну из комнат - немного просторнее чулана. Здесь стояла кровать, стул и столик. Постельных принадлежностей, конечно, не предусматривалось, да и зачем они. Сверху грубо оштукатуренных стен крепились потолочные стропила и балки двускатной крыши. Снаружи крыша покрывалась гофрой: как видно, для водостоков в дождливое время года. Как раз с другой стороны своего нынешнего пристанища, у колодца, неделю назад я ожидал решения своей участи. Интересно, что впервые я увидел повстанческий автомобиль в Пауа под красным флагом, а не под американским. Конечно, шеф посчитал, что здесь, под боком у начальства, мне будет спокойнее. Мадам поставила горящую лампу на столик, подкрутила фитиль, пожелала мне спокойной ночи и ушла.
Добрейшая была эта мадам! Ночное спокойствие уже превратилось в роскошь. Эта ночка выдалась ещё та... Если в стороне от главной улицы как будто городок вымер, то у нас в центре ночной разгуляй постепенно набирал обороты, и какие. Это вам не этикетные белозубые улыбочки франтоватого, залитого светом Марсова Поля в Париже. Куда там до нас Парижу! Ночная жизнь Пауа бурлила, кипела ключом. Народ раскрепостился, народ гулял. В удобных для того местах (а неудобных, кажется, не было) продолжались возлияния, песни не умолкали ни на секунду - под аккомпанемент автоматных очередей. Но весёлость была неестественной, нервной. Здесь в Пауа я наконец услышал "открыться текстом": "Бозум окюпе!" - "Бозум занят!" Среди ночи у калитки остановился грузовик, приехавший с юга. Послышались тревожные голоса его пассажиров. Подавленные несчастьем, они искали убежища. Кто-то успокаивал ребёнка. Плакала в голос какая-то женщина. Целью этих людей было укрыться в соседнем Чаде. Не могло быть гарантий, что противник не доберётся и сюда. Но возможные его действия, похоже, не интересовали никого. Среди ночи я вдруг услышал тревожный голос, обращённый ко мне: "Мой друг, у тебя не прикрыта дверь. Закрой!" Я послушался, хотя это не уберегло от ночных кутил. Они открыли незапертую дверь и стали надо мной как бы подтрунивать. Их слов я не понял, но чего хотят, догадаться было нетрудно. Разнообразить свои развлечения. Компания, однако, не переступала порога. Потом один из пришедших кивнул - довольно, мол, хватит. Чтобы дотянуться до ручки и закрыть дверь, человеку пришлось бы войти в комнату. Но он не сделал этого, а, взявшись за дверь у петель, сумел медленно затворить её. На этот раз я закрылся на хлипкую задвижку. Народное гулянье продолжалось. Патронов не жалели. Но тут сымпровизированный праздник оказался под угрозой. И кто, интересно, мог осмелиться ему помешать?!
Прежде всего человек разогнал компанию у меня за стеной. Судя по голосам, не последнюю роль играли в ней женщины. Человек не приказывал зычным голосом, не увещевал, а будто разгонял по домам раскричавшихся под его окнами подростков. Очень строго он звал кого-то по имени. Может быть, своего помощника. Потом последовала проверка комнат, соседствующих с моей. Всё ближе и ближе... Наконец дошла очередь и до меня: дёрнули за ручку - дверь не подавалась. Тогда хорошо приложились ногой - задвижка соскочила, и передо мной возник коренастый "спецназовец" в армейских ботинках с автоматом наперевес. Слегка пригнувшись, он будто изготовился к прыжку. "Добрый вечер", - сказал я (а что я мог ещё сказать?). Человек, ещё не остыв, кажется, спрашивал, кто таков. Но, кажется, меня узнал и заговорил приветливо. Меня уже многие в этом городе знали. Да уж, весёленькой выдалась эта ночка...
Незадолго до рассвета буйное веселье как-то быстро закончилось. После тревог уснул наконец городок. Я вышел за калитку на улицу. Возле грузовика прямо на голой земле вповалку лежали спящие. Кто-то из беженцев даже прихватил с собой мотоциклет. Что день грядущий нам готовит?
Утром очень приветливая мадам пришла ко мне со стаканом кофе. Меня угощали, но я, как платежеспособный, решил при удобном случае отблагодарить эту женщину. При дневном освещении я мог получше рассмотреть хозяйку "отеля", получив представление о её светских манерах накануне вечером. Это была особа лет сорока в красочном шёлковом платье, которое сразу отличало её от работниц. Как и высокая причёска, но без африканских изысков. Каких-либо слишком бросающихся в глаза украшений я не запомнил. Мадам всегда была энергичной, и одежда не стесняла её движений. Я, единственный постоялец в её заведении, вновь задержался - теперь уже в Пауа - на неопределённое время. Шеф помнил, конечно, что я хочу в Камерун, но решение зависело от колонеля, а теперь, после сдачи Бозума, у командиров появились новые важные вопросы. Я не был постояльцем в полном смысле этого слова, так как не платил ничего. И меня не просто терпели мадам со своим штатом работниц. Когда я попросил тазик воды, чтобы постирать свои вещи, мадам не дала мне этого сделать. Tyт же подошла девушка и с охотой взяла футболку из моих рук. Стирала она по-женски искусно, лучше и быстрее меня. От колодца девушка всегда возвращалась с полным баком на голове, тяжеловато, но уверенно переступая крепкими ногами. Эта восемнадцатилетняя работница предпочитала носить по пять вёдер зараз, хотя по напряжению её широкого лица и крепко сложенного тела заметно было, что ноша нелегка. Лёжа на своей койке, я издали сквозь дверную щель замечал эту девушку с моим завтраком. Тогда я выходил её встречать. Она делала полупоклон, отставляла ногу назад, припадая на одно колено, и прикладывала свободную руку к груди. При этом кофе ставила на землю у моих ног. Весь этот ритуал мне не нравился. Даже "условным" господином перед скромной трудолюбивой девушкой я не хотел выглядеть. К кофею недоставало хлеба. Я и сказал об этом хозяйке. Странно, но эта светская по местным меркам женщина не понимала, чего я хочу.
Я называл хлеб на французском, английском, арабском, и даже на русском тоже, но хозяйка огорчённо покачивала головой. Удалось вспомнить название длинных "рогаликов", услышанное с месяц назад в Чаде. "Мапа?" - просияла вдруг женщина. И тут же, отсчитав мелочь, послала за калитку работницу. Поначалу я думал, будто радушие хозяйки происходит от желания угодить гостю, которого "подбросило" начальство. Однако быстро понял, что это не так. Мадам была ровной и приветливой со всеми. С утра девушки вдвоём принимались готовить завтрак: нарезали зелень и овощи для салата. Хозяйка никогда не повышала голос на них и зачастую делала ту же работу, что и они.
В течение дня подходили и присаживались к столикам люди. Моя выстиранная жёлтая футболка "Ростсельмаш" тем временем весело болталась на верёвке. В Пауа было признаком хорошего тона зайти перекусить с оружием. Я боролся с соблазном из своего укрытия сфотографировать какую-нибудь живописную группку, но щелчок фотокамеры в тишине был бы услышан. А потом пришлось бы, как нашкодившему мальчишке, бормотать слова оправдания перед шефом. Да и это могло не помочь.
Своей ролью "нахлебника" я тяготился с самого начала. На обед давал деньги, к столу приносили жареное мясо. Но посетители заведения, отставив в сторону свои автоматы, пулемёты и гранатомёты, отложив гранаты, чем-то от себя меня угощали. И как будто это им нравилось.
Но вот в одно утро размеренной моей жизни и пришёл конец. На пороге возникли шеф и Джанго. Кажется, шеф был серьёзнее, чем раньше. Обычная широкая улыбка больше не играла на лице Джанго. "Собирайся, колонель ждёт", - коротко обрадовал меня шеф. Наконец-то ситуация как-то разрешится. "Вите, вите", - поторапливал он. Шеф, как обычно, сел за руль, Джанго возле двери, я между ними. Обычно так возят задержанных или преступников. Каких-либо перемен на улицах города я не заметил. Всё то же, всё те же. Машина проскочила знакомую доску с наилучшими пожеланиями проезжающим от жителей Пауа. Мы мчались в сторону Бозума...
То тут, то там попадались повстанческие биваки. Ехали мы, однако, недолго. Машина стала замедлять ход. Параллельно дороге в две шеренги выстроились люди с оружием. Их строй заворачивал под девяносто градусов и несколько продолжался с двух сторон. Основная часть строя стояла к нам спиной. Кто-то был одет в камуфляж, тот красовался в джинсовом костюме и шляпе, ещё один в арабской рубахе, четвёртый был в шортах и сандалиях, пятый повязался красным платком. Каждый выражал свою индивидуальность по-своему. Кое-кто имел "воинские знаки отличия": это мог быть простой абрис погон на плечах, а у одного я заметил ниспадающие вперёд с плеч "погоны" из трёх цветных полос: одна горизонтальная и две вертикальные. Основное значение слова ребель - повстанец, но в английском языке есть вариант с несколько иным произношением и другим значением... Строй внимал человеку, обращённому также и к нам лицом. Он энергично делал инструктаж, а точнее говоря - накачку. Может быть, перед ним стояли новобранцы и он учил их не разбегаться. Бегло я насчитал в строю сто восемьдесят человек, но задерживать на нём внимание было нежелательно. Шеф чётко остановил машину возле небольшой группы стоящих вместе людей. Среди них и колонель. "Десанте!" - приказал мне шеф. Спрыгнув на землю, я заметил недобрые взгляды со всех сторон... Впрочем, один рядовой повстанец хитровато подмигнул мне и что-то проговорил. Я уловил слово "гаранте" и понял, что нужно надеяться на лучшее, а не готовиться к худшему. Меня подвели к колонелю. Бросался в глаза его пояс со взрывчаткой. Но надежда, что и в самом деле всё обойдётся укрепилась: колонель был араб. Он очень мягко пожал мне руку и сказал несколько приветливых слов.
На юг мимо нас время от времени устремлялись лёгкие открытые "Ниссаны". В кузове одного из них восседало, видимо, элитное подразделение, все с американскими полуавтоматическими винтовками, шляпах защитного цвета, такой же форме с иголочки, тёмных очках и с биноклями. Следом проехали вооружённые арабы: все, как один, в белых рубахах-каптани и жёлтых, закрывающих лицо головных уборах-кадмуль. Через дорогу нетрезвые, похожие на оборванцев ребель заботились о еде: один из них разламывал плетень для костра, другие тащили на верёвке козу. Животное как-то понимало, что пришёл конец: жалобно блеяло и упиралось изо всех сил.
А бивак между тем сворачивался. В кузов машины грузили оружие, медикаменты, запчасти к автомобилю, туда же пошёл японский приёмник, большой фонарь, разная мелочь. Впервые увидел я, как шеф обращается с оружием. Умел он делать и это… С этим человеком я совсем скоро расстанусь. Наверное навсегда. И не будет никакого прощания. Его срочно отзовут - он и уедет. Хорошенькую его жену "в косичках" я успел поблагодарить. Хотелось узнать если имя не командира, так хотя бы его заботливой жены. "Моё имя простое: Шелла", - певуче ответила она. Рядом стоявший шеф шутливо погрозил мне пальцем. "Спасибо за обеды", - в тон шутливой обстановке парировал я. Вооружённые ребята, женщины и шеф - все заулыбались...
Несколько человек расположились у забора на одной из прилегающих к центру улиц Пауа. Колонель изучил мой паспорт, все объяснения сделанные мной раньше, ему передали, и они его, кажется, устроили. Теперь колонель расположился на пластиковом стуле (такие обычны в наших летних кафе), а какой-то полупьяный человек неарабской народности ползал перед ним на коленях, всхлипывал, сжимая в руке автоматный рожок, и что-то бормотал. "Мой колонель, мой колонель", - заканчивал человек каждую свою фразу. Араб успокоительно-ласково гладил eгo по голове, как ребёнка, В другой руке он вертел магазин к пистолету Макарова. Тут же крутился парень с автоматом, который изрекал с расстановкой: "Тер-ми-не! Тер-ми-не!" Потом, после паузы, снова: "Тер-ми-не!", ни к кому не обращаясь. Голова парня расширялась книзу, и казалось, что он имеет какой-то умственный недуг. Колонель уступил мне стул - один на всё общество, а сам сел на землю. Хотя ему, как арабу, наверное, так было даже удобнее. Кроме традиционного головного убора, в его одеянии не было ничего арабского: серый камуфляж, пояс со взрывчаткой, а на ногах цветные носки и спортивные тапочки без подъёма: похожие на них кеды продавались в Советском Союзе лет двадцать назад. Подошло время обеда. Мы ели салат, макая его в масло, а наискось под навесом трапезничало другое общество. Оттуда исходил аппетитный мясной дух. Словно прочитав мои мысли, с той стороны к нам подошёл молодой араб и передал мне небольшую кастрюльку с мясом: "Бон апети!" Метрах в двадцати от нас поставили коленопреклонённых, согбенных пленников. Они опирались на руки. Обед наш продолжался под звуки хлёстких ударов палкой по спинам бедняг. Один из них выставил руки вперед руки дальше других - и получил удар также по ним с той же силой. Пленники терпели, никто не кричал... Где-то за углом раздалась короткая очередь. Мальчишки с любопытством повернулись в ту сторону, но продолжения не последовало, и интерес их сразу угас. Мимо шла женщина с блюдом, наполненным плодами манго на продажу. Я попросил за сто франков (0,2 доллара по курсу в Чаде) два манго посочнее.
"А, русский, - повернулся ко мне всхлипывающий у ног колонеля человек. - Ты думал, мы поедем в Камерун? Мы сейчас поедем к генералу Бозизе!" Я бы охотно к нему поехал, но не в такой компании. Теперь медлить было нельзя. "Можно я пойду в Камерун пешком?" - обратился я к колонелю. И тот согласно кивнул...
Я знал, что нужно делать. Прежде всего - как можно скорее уйти из городка в западном направлении. Местные тропы вскоре выведут на большую дорогу (grand rout). И по ней придётся пройти километров сто пятьдесят до границы. Я чувствовал себя нормально и знал, что дойду. А для местных жителей уже заготовил короткий рассказ на французском: "Я путешественник из России. Мой велосипед и вещи остались в Бозуме. Бозум оккупирован. Колонель разрешил мне идти в Камерун пешком". Можно было что-либо добавлять по ситуации. А сейчас я шёл быстро, как мог, но не бежал. Хорошо, что никто не увязался следом. Очень простые, но всё же приличествующие местному городскому статусу дома остались позади. Начались хижины. Здесь впервые в пешем моём переходе меня обступили их обитатели: мужчины и женщины, детвора и подростки, молодые и старые - с полсотни человек сразу. Они быстро сходились, сбегались со всех сторон. Я заметил спешащую издали мать семейства. Свои стати, ничем не покрытые, она придерживала рукой на бегу. Мой рассказ был принят сочувственно. Потом человек семь неплохо одетых юношей вывели меня к утоптанной тропе. "Вот след мотоцикла, - напутствовали они меня. - Нужно смотреть на него. И вы выйдете на большую дорогу".
Расстояние до камерунской границы я рассчитывал пройти дней за пять. Всех отметок в моём паспорте более чем достаточно. Секции ребель не всегда имеются даже в маленьких городках, а в деревнях их тем более нет. Мне не хотелось больше встречаться с повстанцами. Колонель не дал мне от себя никакой записки. Хорошо, что вообще удалось унести ноги, - какая там записка. Если меня снова задержат - как знать, к чему это приведёт. Завезут для разбирательства куда-нибудь в глухомань - и не выберешься оттуда. Для местных дорог автомобили нетипичны, никто не подвезёт. Если два-три раза в день послышится вдали рёв изношенного мотора, нужно сбегать с дороги и прятаться: едут ребель. В каждой деревне ко мне сбегались десятки людей, на протяжении всего пути они постепенно складывались в сотни и тысячи. Но я чувствовал себя среди них в полной безопасности: ни один взрослый не доложит обо мне, чтобы выслужиться, ни один малец не проболтается. Спустя десять дней после бозумского бегства здесь до сих пор никто не слышал об этом, и я приносил с собой интересные для всех вести. "Бозум теперь свободен", - бодро рассказывал я, хотя знал: здесь что-то не так, от освободителей своих мирные жители не бегут. Любая женщина, идущая к дальнему полю маниока или хлопчатника с узелком на голове, могла даже без вопроса к ней сказать, где ребель. Однажды я всё же столкнулся с местными "революционерами", когда отдыхал у дороги в тени дерева манго. Его плоды едва начали созревать, и два удальца лет по тринадцати полезли в крону, чтобы отыскать там для меня что-нибудь поспелее. Тогда я прозевал двоих пешеходов с "Калашниковыми" за спиной, а следом, прихрамывая, с какой-то берданкой их догонял третий. Они казались усталыми и в общем походили на беглецов с поля боя, после того как их рассеял неприятель. Один из них чуть махнул мне рукой в знак приветствия, а ребятишки с какими-то бутафорскими дротиками спрыгнули с дерева, свистнули и скрылись за кустами. "Кто это были?" - спросил я их после о непонятной тройке. - "Ребель".
В другой раз дорога казалась подозрительной и я решил отсидеться в лесочке. И надо же - попался на глаза двоим пастухам. "Эй, моссоро, ты откуда?" - как показалось, грубовато спросили они. Парни ушли, но не тут-то было: вскоре вернулись, а с ними старик и молодая женщина. Старик принёс старую пластмассовую канистру в два литра, без крышки. Люди тревожились за судьбу бедолаги, пострадавшего от злых ребель. "Можете отдыхать здесь до вечера, вы в безопасности", - обнадёжил старик. Канистра с заткнутой травой отверстием служила верой и правдой до самого Камеруна, страдать от жажды больше не приходилось.
Я на ходу устанавливал необходимый для себя режим дня (то бишь суток).
Поначалу пробовал идти ночью, когда один на дороге и веет прохладой, а луна освещает путь.
"Выхожу один я на дорогу
Под луной кремнистый путь блестит;
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу. И звезда с звездою говорит"
Я насчитал шесть деревень часа за два пути, входил в них тихо, почти крадучись. Но ничто не помогало: собаки устраивали невероятный концерт. Все собаки здесь почти одинаковые: худые, поджарые. Кажется, их почти не кормят. Кур не кормят точно, они сами ищут себе пищу в пыли. И почти в два раза меньше наших несушек. Может быть, с голодухи собаки здесь злее, чем в других местах. Но на одинокого путника ночью всё-таки не бросаются. От ночного режима пришлось отказаться не из-за собак. Потом нужно отдыхать днём. Но не вздремнёшь спокойно в лесу. Не дадут мелкие мухи, которых невероятно много. Лезут в глаза, уши. Отмахнуться от них невозможно - не реагируют. Приходиться давить всю их массу. Но на дороге, если идёшь, они не так донимают.
Как же я находил еду по дороге? Захожу утром в деревню. Меня, конечно, замечают, сразу кто-нибудь подойдёт. Протягиваю монету в 100 франков, спрашиваю что-нибудь поесть. Монету берут. Вокруг собирается народ, обсуждает вопрос. На табурете появляется тарелка с арахисом, потом женщина приносит ещё нарезанный, промытый маниок. Его даже для меня много. Когда я благодарю всех за вкусный завтрак, остатки маниока с тарелки быстро расхватывает детвора. Мальчик приносит мне в дорогу клубень маниока и, не подумав, бросает под ноги. Он ведь всё равно грязный, из почвы. Мальчика за это бранят, клубень уносят - чистят, моют и нарезают ломтиками, в таком виде мне и отдают. А монету в 100 франков возвращают.
Приближаясь к деревне, днём всегда слышишь резкие, глухие удары. Это женщины толкут просо, деревянными пестиками в деревянных ступках. Работа требует физической силы и терпения. Грубый помол варят, и получается "каравай" грязновато-серого цвета. Походит еда на каравай только формой. Берёшь понемногу липнущую к пальцам массу, макаешь в подливу из травяного варева - и ешь. К такому блюду дают в плошке воду. Но не запивать, а чтоб время от времени полоскать руку. Для многих и многих семей это единственная еда на завтрак, обед и ужин... В горах ведь и бананы не растут.
Я отказался от ходьбы ночью, потому что не надеялся отоспаться потом в деревне. Один за другим подходили бы люди, в чью размеренную жизнь я вдруг рвался. Качали бы задумчиво головами, решали, чем помочь. И ничего не решили бы… Однажды издалека в одной из деревень я заметил автомобиль. И подумал: найду хозяина, достану спрятанные деньги, уговорю подвезти. Увы, оказался только корпус автомобиля, без колёс и мотора...
На четвёртый день перехода я набрёл на баз. Люди жили здесь скотоводством, управлялись с немалым стадом буйволов: голов семьдесят - сто. Тот, кто привык пользоваться всеми благами цивилизации, никогда не поймёт маленьких радостей измождённого путника: здесь было настоящее молоко. Правда, без хлеба. Показалось, люди не против, если я поживу немного у них, даже рады такому гостю. Они же сами сказали: хочешь - оставайся до завтра, хочешь - до послезавтра. Хозяйка готова была помочь, отыскала в сундучке большую иглу для починки обуви. Но вечером мимо скотного двора проехал грузовик с ребель. Люди засовещались. Они не имели ко мне претензий, но видели, что я скрываюсь, и потому боялись за свои семьи, детей. Утром мне принесли поесть наравне со всеми. А потом в круглую хижину вошёл скромный юноша, сын хозяев, и присел рядом с моей кроватью. "Люди говорят, что вы должны покинуть нас", - застенчиво сказал он. "Сейчас?" Юноша кивнул головой: "Да". А хозяйка всё равно хотела дать мне стофранковую монету - "на сигареты".
Я пришёл в деревню Буголь. На моём пути такие же "тумбы" через каждые пять километров, как и на других перекрестках. Буголь на перекрёстке. К югу отсюда мятежные города Бокаранга и Буар, на севере Чад, на западе Камерун. Я нашел ночной отдых у новых друзей, в крестьянской семье. И в случае опасности меня сразу предупредят, спрячут. Перед ужином мне дают таз с холодной водой, чтобы умыться с дороги. А потом я сажусь на табурет у костра. Отсветы пламени чуть освещают лица рядом сидящих. О моём появлении уже все узнали. Мужчины по-доброму спокойны, поняли - я справлюсь не пропаду. А в глазах женщин всё никак не пройдет трогательное участие. Ну любопытство детворы словами не передать: так и едят глазёнками. Ужин закончили. Все ждут теперь вечерний чай, вскипает чайник. "Вы берите чай (ву прене те)"... - и сколько же доброты и уважения в голосе пожилого, с глубокой проседью человека.
И опять я в пути. Снова большая деревня и вечерние сумерки. Шефство надо мной берёт месье Самюэль, который показывает свидетельство Красного Креста (Круа Руж)- известной международной организации. В темноте что-либо разобрать в его свидетельстве трудно. Наверное, Самюэль отвечает за местное здравоохранение. Он находит для меня несколько таблеток аспирина "на чёрный день". А ближе ко сну приносит еду, я описал это кушанье выше. Но к нему есть курятина. "Пури" - называет блюдо Самюэль. Среди ночи я просыпаюсь и, чтобы сэкономить время, решаю уходить, рискуя обидеть хозяина. "Пури" помогло: я чувствую как бы второе дыхание. После села собаки умолкли, и тишина изумительная. Но вдруг - звуки шагов, не иначе. Любой шум сейчас слышен очень издалека. Вглядываюсь - так и есть: два силуэта, постепенно нагоняют меня. И вот мы поравнялись. Оказалось, месье Самюэль с сыном идут на рынок в Ндим. До этого городка 10 километров, и ребель там нет. С попутчиками веселее, чем одному. Потом нас догоняет кто-то ещё. Это женщины с корзинами на головах спешат туда же и, не задерживаясь, оставляют нас. "Женщины быстро ходят", - замечаю я почти философски. Да уж, они быстро ходят не только в России, слишком много у них забот. В Ндиме наши дороги расходятся, и мы тепло друг с другом прощаемся.
Забрезжил рассвет, и навстречу мне в Ндим потянулись крестьянки окрестных деревень. Но встречаются и мужчины, подростки. Везут тяжёлые мешки на велосипедах, тележках. Почему-то в ЦАРе не встречаются выносливые и неприхотливые ослики. Меня интересовали женщины с корзинами, а точнее, содержимое их корзин. Плохо, что эти женщины не понимают и не говорят ни по-французски, ни по-арабски. С трудом удалось объясниться с одной из них: я хочу арахиса на 50 франков. Но крестьянке не удалось найти сдачу, и она за спасибо отсыпала мне арахиса полный карман. С другой женщиной получилась выгодная для обоих сделка: я купил у ней два банана. Её путь от дома до рынка вполне мог быть километров десять, а, судя по количеству бананов в корзинке, наторговать она могла максимум на восемьсот франков (два доллара), В первом после Ндима селе девушка торговала известной уже кашей. Монетки за проданную кашу она бросала в лоханку с водой для ополаскивания мисок. Но с меня брать денег не захотела, и я настоял, чтобы взяла. Молодые люди, которые стояли рядом и всё видели, стали отчитывать девушку. Они подумали, что её "жалость" для меня унизительна. Улыбнувшись, я поблагодарил молодую африканку и сказал, что не обижаюсь ни на кого. В итоге все остались довольны.
И вот казалось уже, что мои странствия в ЦАРе подходят к концу. Спускаясь с гор, я любовался залитой солнцем равниной. Над ней поднималась лёгкая дымка - словно молочный парок исходил от живого, узорчатого ковра. У горизонта, километрах в пятнадцати, различалось скопление домов: это город Нгаундей (Ngaoundaye), от него до границы рукой подать. За последние два дня я о злополучных возмутителях мирной жизни - ребель ничего не слышал. Странно, но также не видел и ни одного автомобиля на ходу. И вот, спустившись с гop, понял почему. Сквозной проезд по дороге Нгаундей - Ндим невозможен. Она обрывалась на берегу реки Лим. С другой стороны начинали строить вполне современный мост, но никаких работ сейчас там не наблюдалось. "Нет материалов", - сказал парень, который провожал меня от ближней деревне к реке. Пожалуй, есть и более веские причины для остановки строительства. Я хотел перейти реку вброд, но существовал перевоз. Мне предложили переплыть в лодке, разумеется бесплатно. Не желая обидеть тех, кто предлагал, я перелез через борт. Способ постройки лодки и само название заимствованы у индейцев-караибов. В дырявую пирогу натекала вода, но, по счастью, мы не затонули. Женщины, загоравшие "топлес" у места причаливания, скромно прикрылись. Поднявшись на возвышенный берег, я обнаружил брошенные ценности. Застыл экскаватор, тренога от теодолита стоит так, как оставили, разбросаны по участку брусья, вывалились из контейнера кули с цементом... Я было подумал, что рабочие ушли на обед. Но ушли они, конечно, совсем. Странно, что оставшимся добром никто не воспользовался. Присев на брус покурить, я наблюдал ещё более странные вещи. Хотя стройка была "символически" огорожена проволокой, дорога от Нгаундея свободно проходила через этот участок. Однако все, кто направлялся к реке, обходили его длинным путём. Уж не заколдованное ли здесь место? Свернули на окольную тропинку два мальчика, обошла женщина с ребёнком за руку, и мужчина на велосипеде тоже объехал. Почему так - я и сейчас не знаю.
Я зашагал дальше. Навстречу на велосипедах ехали двое - по виду отец с взрослым сыном. Они стали мне объяснять: в городе есть госпиталь, и врач в нём женщина-итальянка ("итальен"). Боясь, что я чего-то не понял, мужчины решили меня проводить: сели вдвоём на один велосипед, мне дали другой - "два колеса и руль" без тормозов, и мы поехали. Госпиталь находился сразу после первых городских домов, рядом с дорогой. Во внутреннем дворе больницы в один этаж на циновках подкреплялись пищей, как видно, больные с родственниками. Я зашёл на террасу и присел на стул. Ждать пришлось недолго. Из дверей в противоположном крыле здания появилась маленькая, быстрая и даже по первому впечатлению очень энергичная женщина в медицинском халате и кроссовках. О том, что она не молода, догадаться можно было только по её седине. Она быстро давала нужные указания, коротко останавливаясь, и, наконец, дошла до меня. К нам подошли ещё несколько человек. Мне сразу предложили зайти во врачебный кабинет. Рассказ мой произвёл впечатление... Даже здесь не знали ещё, что ребель больше нет в Бозуме. Я говорил о мальчике с цепями на ногах, и женщины слушали со вздохами ужаса. Эти женщины в безукоризненно чистых халатах и, я бы даже сказал - импозантные мужчины не были врачами, то есть дипломированными специалистами, как сперва подумалось мне. Единственный врач и человек, на котором всё держалось в этой больнице, была сеньора Ионе (Ione), которую я называл во французском варианте - "мадам Ионе". Я заметил: эта женщина, посвятившая двадцать пять лет своей жизни медицинскому просвещению людей в центральной Африке, ни секунды не колебалась, что со мной делать. После моего рассказа она дала знак следовать за собой, и мы направились кружным путём, чтобы видело меньше глаз, через высокий кустарник к жилому сектору. Я едва поспевал за пожилой итальянкой.
Католическая миссия в городе Нгаундей на северо-западе ЦАР - это автономный комплекс с удобствами современной цивилизации. Его ветрогенераторы заметны уже километрах в десяти от города. Мне, отвыкшему от простого водопровода, сразу бросилась в глаза журчащая из крана вода. Хотя почему-то не запомнилось, на чём работает кухонная печь - электричестве или газе. Особняк не был отгорожен высокой стеной от мира, но имелся лицевой вход, и около него дежурил привратник из местных жителей. Внутренние помещения сообщались друг с другом и имели отдельные выходы. А в крыле через двор напротив располагались, как я понял, гостевые апартаменты с разными службами. Собственно, это было не крыло, а отдельный дом, но в едином комплексе.
Мадам Ионе размышляла, где меня лучше устроить, где опасно, а где не очень. Поначалу склонялась к тому, что лучше в больнице, так как время от времени в жилой сектор наведывались ребель с проверками. Но потом всё же решила определить меня в отдельный номер для гостей. "Если появятся ребель, сразу бегите в буш (т. е. кустарник)", - проинструктировала она, показав тропинку. Также предупредила, чтобы плотно затворял дверь: может вползти змея. "Вечером я приглашаю вас на ужин", - обрадовала меня итальянка и ушла к больным. На столе в моей комнате был заметен слой пыли: как видно, о гостях здесь успели забыть. А я уж забыл об отдыхе в такой обстановке и, конечно, об опасных ребель теперь даже не вспоминал. Наконец подошло долгожданное время ужина. Госпожа Ионе сама пришла за мной, хотя могла и прислать кого-нибудь. В просторных помещениях обширного дома не наблюдалось многочисленных обитателей. Двое святых отцов вышли при первом моём появлении, но на ужине с моим участием не присутствовали. Кроме госпожи Ионе и меня, общество за столом разделяли две сестры католической миссии под стать доктору, но не такие подвижные. После вынужденного самоограничения стол показался мне ломившимся от кушаний. Для начала госпожа Ионе предложила мне жареное мясо с яичницей, а сама как-то по-домашнему трогательно, быстро растирая на тёрке, принялась сеять в салат сыр пармезан. Мне было совестно, что я не могу объясняться по-итальянски...
Наверное, я бы мог немало интересного узнать у госпожи Ионе, но меня больше тянуло к еде, а не к разговорам. Итальянка, конечно, знала кое-что о России, но почему-то прежде всего вспомнила Транссибирскую железнодорожную магистраль - как самую длинную в мире. Она спросила, не мешает ли российская преступность свободному путешествию по этой дороге. На десерт добрейшие хозяйки предложили молочно-шоколадное блюдо из итальянской кухни. Конечно, на столе в избытке имелись тропические фрукты: ананас, папайя - плод дынного дерева. И между ними - большая бутыль напитка "Пепси", который, похоже, оккупировал все страны мира. Сюда он попал из Камеруна, который продолжал поддерживать связи с мятежной территорией ЦАР. С госпожой Ионе было удобно общаться: она говорила по-английски. Итальянка нелестно отозвалась о камерунской полиции, занимающейся, как она заметила, поборами на каждом шагу. Сеньора Ионе придумала план, как мне помочь без ненужных приключений перейти в Камерун. А я отправился к себе - отдыхать на чистой постели. Меня разбудили удивительно красивые звуки: рядом церковь, в сумерках походящая на большой терем, и поёт детский хор.
С сентиментальной теплотой вспоминаю я тихий домашний уют, от которого растворённое окно ведёт на террасу, а дальше - мир, застигнутый ночью. Круглые стенные часы показывают девять с четвертью, под ними большая подробная карта ЦАР со всеми дорогами и километрами, в рамке. Красные флажки-наколки означают занятые ребель города. На той же стене портрет понтифика, и букет цветов рядом на столике. У противоположной стены зала шкаф с книгами, на котором маленькие статуэтки. Возле шкафа на стене домашние фотографии, с потолка свисает электролампа под салатным абажуром. В глубоком кресле у шкафа просто одетая женщина в очках читает книгу. А ближе ко мне за столом чёрного дерева - итальянская подвижница в одной из беднейших стран мира: она маленькая, как бы беззащитная, и часы мужского размера на руке её кажутся больше, чем они есть, Госпожа Ионе записывает для меня адрес в Камеруне, городок Туборо. На северо-западе ЦАР из-за ребель нет почты, а моё письмо из России придёт в Туборо, и его передадут через границу в Нгаундей, в госпиталь. "Если доберётесь домой живым", - добавляет сеньора.
В пять утра, в условленное наше время, раздаётся лёгкое "динь-дон" на церковных часах Ещё совсем темно. Госпожа Ионе уже ждёт меня с парнем лет восемнадцати. Это её ученик, его зовут Селисте. Он сопроводи меня к границе Камеруна. От Нгаундея идти прямо по дороге каких-нибудь пятнадцать километров, но они особенно неприятны. Дорогу эту контролируют ребель, и пограничный переход на мосту через реку Мбере тоже в их руках. Селисте оделся так, как ходят, наверное, на свидания в городке Нгаундей. Мы слушаем последние напутствия госпожи Ионе. Глаза мои будто застит пелена от волнения: как трогательно-наивна в своей доброте эта женщина. Она хочет дать нам новенькую пятилитровую канистру для воды, но ведь тяжело нести, да и ни к чему это.
Мы двинулись в путь. Селисте предлагает понести мой рюкзак, но я не даю: не для такого перехода оделся парень, быстро устанет. И здесь, в Нгаундее, тоже брошенное отделение национальной жандармерии. А дорога быстро оживает, в обе стороны пошли люди: утреннее движение. Селисте здоровается почти с каждым встречным. На окраине Нгаундея должна быть застава ребель, и мы загодя сворачиваем в поля. Здесь много тропинок. "Малыш, - обращается Селисте к случайному мальчику, - как нам лучше пройти?" Мальчик показывает. Через какое-то время мы вновь выходим к дороге, Селисте тревожно вслушивается, опасаясь ненужных встреч. Теперь мы сходим в другую сторону, и как раз вовремя: клубится пыль от грузовика. В кузове заметны люди с оружием. Они видят двоих неизвестных - один с рюкзаком, - идущих параллельно дороге навстречу им. Но с расстояния метров в четыреста мелкие детали неразличимы. Мы же идём спокойно, не провоцируя повстанцев на остановку. Если это случится, успеем скрыться в высокой траве, не догонят, думаю я. Похоже, Селисте решает так же. Но грузовик едет своим путём.
Мы выходим к маленькой деревеньке - всего несколько хижин, спрятанных в буше. Как её жители сводят концы с концами, да что там - вообще существуют, трудно предположить. Дети лет до семи вообще без одежды, и глотают они ту самую пищу, липнущую к рукам. "Мадам",- обращается Селисте к одной из женщин и спрашивает удобную тропу. Женщина долго идёт вместе с нами. Люди как бы взяли нас под опеку, передавая друг другу. В другом месте мне удалось подкрепиться завтраком. Селисте только прикоснулся к еде. "Спасибо, было очень вкусно", - говорю я. Теперь нас провожают двое мужчин. Началось заметное понижение, которое в обозримой дали сменяется лёгкой зелёной волной подъёма. И наша цель - ложбина между ними. По пути мы набрели ещё на "полевой стан". Здесь делали пеке. Зонтичное травянистое растение, похожее на наш укроп, собирают с поля, высушивают, затем вымачивают в воде и подвешивают. Капля за каплей через сито попадает в лохань. Получается вкусный, утоляющий жажду напиток. Мне зачерпнули деревянную баклажку, и я по-братски оставляю половину Селисте.
Мы слышим грохот: что-то взорвалось, но это в стороне, справа от нас. За нами бежит женщина и громко зовёт по имени одного из новых знакомых. Она явно встревожена. "Это eгo жена", - поясняет Селисте. Но волнение женщины передаётся и мне, быстрей бы дойти! Дорога наша удлинилась, наверное, вдвое по сравнению с прямым путём. И вот - с трудом верится - за высокой растительностью открылся вдруг речной берег... Перед нами струятся быстрые воды реки Мбере, мы далеко оставили справа невидный отсюда мост. Левый берег реки - долгожданная цель, Камерун. Страна со стабильным правительством и развитой, по понятиям Центральной Африки, экономикой. Селисте и двое знакомых мужчин перейдут со мной реку. У тех в руках копья, но это всего лишь традиция, дошедшая из глубины веков. Впрочем, острые наконечники крепко сидят на древке. Течение реки быстрое, а глубина, может быть, и по пояс. Мне дают копьё, чтобы опираться о дно. А я передаю свою обувь одному из мужчин. В ней паспорт и деньги. Если новый мой друг оступится, я пропал. Но человек этот дитя природы. Он переходит стремнину, как балетный танцор, и аккуратно ставит обувь на сухом берегу. Через какое-то время мужчины прощаются и уходят. Один из них пробует на вкус воду посередине реки...
Я готов прощаться и с Селисте. Видно, что одет он не для такого случая и, может быть, встал больше меня. Но этот парень не оставляет меня вот так на берегу, одного, пусть и в благополучном Камеруне. Наш путь совсем ещё не заканчивается. Только приведя меня в населённый пункт, увидев, что я подошёл к полицейскому в чёрной униформе с погонами, Селисте посчитал своё дело сделанным. И после коротких со мной объятий повернул обратно. Не знаю, как он добрался домой.

***

Вскоре приехал радушнейший человек с двумя звёздочками на погонах. Он легко поверил во все мои приключения, после чего в моём паспорте появился штамп с именем Абубакар. Комиссару камерунской полиции здесь даны полномочия решать самому - кого принимать в страну, кого нет. Итак, Камерун меня принял. А о том, что случилось со мной уже в этой стране, коротко не расскажешь.
В столице Камеруна Яунде недели через две, узнал я: колонель, шеф, Джанго, Шелла и другие оригинальные мои друзья добились-таки своего - под началом полевого командира Бозизе взяли власть в ЦАРе, а сам Бозизе стал президентом республики. Всё-таки немного жаль, что не вышло встретиться с ним. Из России я отправил письмо в Туборо на итальянском языке для доктора Ионе. Надеюсь, оно всё-таки дошло и сеньора узнала, что мне удалось добраться домой. На память о пешем переходе Пауа - Камерун я сохраняю листок из своей записной книжки. Местный житель Жан Клод просит "всякого проходящего мимо человека" помогать мне и благодарит за добрую волю, которую даст для этой помощи Сеньор Жезю. "Так как однажды в этой помощи нуждаться будете вы". Сеньор Жезю (Seigneur Jesus) - Господь Бог.

Андрей ТЕРЕЩЕНКО

Чад-ЦАР-Камерун

Все права защищены