Александр ГОРОДНИЦКИЙ
И ВБЛИЗИ И ВДАЛИ
Воспоминания
(фрагмент)
<...>
Закончив второй этап работ, уже в апреле, наше судно зашло в порт Дакар,
столицу республики Сенегал. В первый же день захода мы вдвоем со Шрейдером
отправились бродить по шумному африканскому городу, где за нами немедленно
увязался черный мальчишка – чистильщик сапог. Сколько мы от него ни отбивались,
он упрямо продолжал нас преследовать. Пока мы лакомились мороженым в кафе,
он, незаметно подкравшись под столом, ухитрился начистить одну белую кремовую
туфлю Анатолия черной ваксой и тут же стал требовать плату, угрожая позвать
полицейского. С большим трудом мы от него отвязались. К концу дня мы купили
по дешевке у какого-то подозрительного черного старика два там-тама, а
вернувшись на борт, узнали, что купили мы его в районе, где живут прокаженные.
Выбросить купленные там-тамы нам было жалко, поэтому мы ограничились,
тем, что помыли их горячей водой с раствором марганцовки. Судовой врач
окончательно успокоил нас, заявив, что инкубационный период у проказы
– около двадцати лет.
На следующий день на судно прибыл советский посол в Сенегале, от которого
мы узнали, что на третий день нашей стоянки в Дакаре приходится национальный
праздник республики – День Независимости, в честь которого должны состояться
военно-морской парад и спортивные празднества, включающие гонку пирог
и другие соревнования.
В день праздника капитан приказал спустить судовой катер, на который в
число избранных, как друг Белоусова, попал и я. Подняв красный государственный
флаг, катер смело двинулся в самый центр гавани, где проходил парад военного
флота республики Сенегал, состоявшего из нескольких списанных во Франции
старых тральщиков и одного эсминца. В честь праздника состоялась показательная
высадка десанта на воду. Черные парашютисты бодро выпрыгивали из двух
больших транспортных самолетов, неспешно пролетавших вдоль берега. Упав
на воду, они ловко раскрывали свои надувные плотики и ожидали подбирающий
их катер. Пара парашютистов, видно плохо рассчитав, вместо моря засквозила
в сторону суши, и главный распорядитель махнул рукой – этих можно не подбирать.
Вот как раз в этот момент я и увидел жену французского посла.
Она стояла на центральной трибуне, неподалеку от президента Сенегала Леопольда
Седара Сенгора, рядом со своим мужем – Чрезвычайным и Полномочным Послом
Франции в Сенегале. Увидел я ее в подзорную трубу, данную мне капитаном.
Все, что я успел разглядеть – это белое длинное платье и широкую белую
шляпу, за которой развевался тонкий газовый шарф. Что касается нашего
посла, стоявшего на той же трибуне, то он, увидев, что мы затесались почти
в строй сенегальских военных кораблей, довольно выразительно погрозил
нам кулаком. Лежа на животе, я с трудом выбрал руками маленький катерный
якорь, и мы отправились восвояси. Настроение, однако, было праздничным,
и вечером того же дня, прикончив вместе с Игорем Белоусовым и другими
коллегами бутылку терпкого непрозрачно-красного сенегальского вина, я
придумал на свою голову озорную песню о жене французского посла, чей светлый
образ некоторое время витал в моем нетрезвом воображении. Неприятности
из-за этой песни начались не сразу, а примерно через год, но продолжались
много лет. Из их длинного ряда вспомню только два эпизода.
Один из них датируется концом восемьдесят второго года, когда я уже жил
в Москве и выступал накануне Нового года на вечере московских студентов
в Концертном зале Библиотеки имени Ленина напротив Кремля. В числе многочисленных
заявок на песни больше всего было просьб спеть песню "про жену французского
посла". "Все равно мы ее знаем наизусть" – писали авторы
записок. Обычно я эту песню на концертах не пел, но тут, под влиянием
многократных просьб, притупив обычную бдительность и расслабившись, я
ее спел под бурные овации всего зала, и как немедленно выяснилось, – совершенно
напрасно. Поскольку, как известно, в нашей стране скорость стука значительно
превышает скорость звука, то уже третьего января мне домой последовал
звонок из Бюро пропаганды художественной литературы при МО СП СССР со
строгой просьбой немедленно явиться к ним. Оказалось, что туда уже пришел
донос на меня, составленный "группой сотрудников библиотеки".
В доносе отмечалось, что я в "правительственном зале" (почему
он правительственный? Потому что напротив Кремля?) разлагал студенческую
молодежь тем, что пел "откровенно сексуальную" песню, в которой
"высмеивались и представлялись в неправильном свете жены советских
дипломатических работников за рубежом". Услышав это обвинение, я
не на шутку загрустил. "Так что вы там пели? – спросила меня строгим
голосом старой девы самая пожилая дама старший референт, – про жену советского
посла?" "Не советского, а французского", – робко возразил
я. "Ах, французского? Ну это уже полегче. Ну-ка, спойте нам, пожалуйста".
И я без всякого аккомпанемента и без особого удовольствия, осипшим от
новогодних застолий голосом, спел им эту песню. Народ за столами заметно
оживился. "Ну ладно, – сказала пожилая дама, и в ее металлическом
голосе зазвучали смягчающие нотки. – Идите. Только больше этого, пожалуйста,
не пойте".
Вторая, вернее первая история, связанная с этой песней, произошла в родном
моем Ленинграде на следующий год после ее написания, когда мне понадобилось
оформлять визу за рубеж для следующего плавания. Дело в том, что для оформления
визы представляется характеристика, подписанная дирекцией института, парткомом
и месткомом, и составленная по строго установленной норме. Там, в частности,
предусмотрена такая каноническая формула: "Морально устойчив, политически
грамотен, в быту скромен. Семья дружная". Если хоть что-нибудь из
вышеперечисленного не указано, или указано не строго в соответствии с
упомянутыми выражениями, то характеристику можно не подавать – все равно
не пропустят. Документы на каждого проходили четыре строжайшие (инстанции
– сначала институт, потом характеристику утверждают на выездной комиссии
райкома партии. Мне неоднократно приходилось бывать на этих комиссиях
и робко отвечать на дурацкие вопросы тупых "теток в исполкомовской
одежде", упоенных своей неограниченной властью.
Помню как-то в нашем Октябрьском районе, во время очередного оформления
в загранрейс, меня представлял комиссии секретарь нашего парткома, мой
приятель Володя Мельницкий. Когда я уже ответил довольно успешно на все
вопросы о текущей политике [я тому подобных вещах (знание которых было
мне совершенно необходимо для магнитных измерений в море), Володя на вопрос,
увлекается ли чем-нибудь его подзащитный кроме науки, видимо, решив мне
польстить, заявил, что Городницкий пишет стихи и песни. Лица членов высокой
комиссии, явно склонявшейся к положительному решению, омрачились. Мне
предложено было выйти за дверь, а секретарю парткома остаться. Как он
рассказал мне потом, его начали подробно расспрашивать, что именно я пишу,
нет ли у меня помимо "общеизвестных" песен каких-нибудь песен
"для себя", которые я пою в кругу близких друзей и которые "не
соответствуют". "Да зачем он вообще эти самые песни пишет? –
с сожалением спросил доброжелательный старичок с двумя колодками орденов,
– ведь вроде положительный человек, научный работник, и ясе вроде бы в
порядке". Остальные также сокрушенно закрутили головами. Характеристику
мне все-таки утвердили. "Они меня Испросили, какие я твои песни знаю,
– улыбнулся Мельницкий, – а , как назло, только одну и помню – "от
злой тоски не матерись" – так что я уж ничего им цитировать не стал".
После райкомовского утверждения, изрядно отлежавшись, характеристики и
все документы шли на тщательную проверку в КГБ и только после этого передавались
в специальную выездную комиссию обкома партии. Вся эта процедура обычно
занимала минимум четыре месяца. Интересно, что все многочисленные и как
правило высокооплачиваемые чиновники, явные и тайные, стоявшие (вернее
сидевшие) у этого длинного конвейера, обычно были более склонны не пропустить,
чем пропустить. Дело в том, что ответственность они несли только в том
случае, если вдруг ненароком пропускали не того, кого надо, и возникали
какие-нибудь ЧП. За срыв же важных научных командировок, чрезвычайно дорогостоящих
океанографических экспедиций и других работ за рубежом все эти инстанции
никакой решительно ответственности не несли. Я прекрасно помню, например,
как в 1974 году наше судно "Дмитрий Менделеев", уже полностью
снаряженное для выхода в экспедицию, около месяца простояло в порту, ожидая
из Москвы "шифровку" с фамилиями участников экспедиции, "допущенных
к рейсу". Сведения эти, видимо, были настолько секретными, что о
том, чтобы передать их по телефону или телеграфу, не могло быть и речи.
Убытки, понесенные в результате этого простоя, исчислялись сотнями тысяч
рублей, не считая валюты, но это решительно никого не волновало: карман
ведь не свой – государственный.
Так вот, на следующий год после появления злополучной песни "Про
жену французского посла" меня вызвал к себе тогдашний секретарь партбюро,
весьма кстати известный и заслуженный ученый в области изучения твердых
полезных ископаемых океана, профессор и доктор наук, седой и красивый
невысокий кавказец с орлиным носом и густыми бровями, обликом своим напоминавший
графа Калиостро. Когда я прибыл к нему в комнату партбюро, где он был
в одиночестве, он запер дверь на ключ, предварительно почему-то выглянув
в коридор.
"У нас с тобой будет мужской разговор, – объявил он мне. – У меня
тут на подписи лежит твоя характеристика в рейс, так вот, ты мне прямо
скажи, что у тебя с ней было". Удивленный и встревоженный этим неожиданным
вопросом, я старался понять, о ком именно идет речь.
"Да нет, ты не о том думаешь, – облегчил мои мучительные экскурсы
в недавнее прошлое секретарь, – я тебя конкретно спрашиваю". "О
ком?" – с опаской спросил я. "Как о ком? О жене французского
посла". Я облегченно вздохнул, хотя, как оказалось, радоваться было
рано.
"Что вы, Борис Христофорович, – улыбнувшись, возразил я, – ну что
может быть у простого советского человека с женой буржуазного посла?"
"Ты мне лапшу на уши не вешай, – строго обрезал меня секретарь, –
и политграмоту мне не читай – я ее сам кому хочешь прочитаю. Ты мне прямо
говори – да или нет!" "Да с чего вы взяли, что у меня с ней
что-то было? – возмутился я. "Как это с чего? Если ничего не было,
то почему ты такую песню написал?" "Да просто так, в шутку",
– наивно пытался объяснить я. "Ну, уж нет. В шутку такое не пишут.
Там такие есть слова, что явно с натуры написано.
Так что не крути мне голову и признавайся. И имей в виду: если ты честно
обо всем расскажешь, дальше меня это не пойдет, и характеристику я тебе
подпишу, даю тебе честное слово. Потому что, раз ты сознался, значит ты
перед нами полностью разоружился и тебе опять можно доверять". "Перед
кем это – перед вами?" – не понял я. "Как это перед кем? Перед
партией, конечно!" Тут я понял, что это говорится на полном серьезе,
и не на шутку обеспокоился.
Последующие полчаса, не жалея сил, он пытался не мытьем, так катаньем
вынуть из меня признание в любострастных действиях с женой французского
посла. Я держался с мужеством обреченного. Собеседник мой измучил меня
и изрядно измучился сам. Лоб у него взмок. Он снял пиджак и повесил его
на спинку своего секретарского стула. "Ну, хорошо, – сказал он, –
в конце концов есть и другая сторона вопроса. Я ведь не только партийный
секретарь, но еще и мужчина. Мне просто интересно знать – правда ли, что
у французских женщин все не так как у наших, а на порядок лучше? Да ты
не сомневайся, я никому ничего не скажу!" Я уныло стоял на своем.
"Послушай, –потеряв терпение, закричал он,– мало того, что я просто
мужчина, – я еще и кавказец. А кавказец – это мужчина со знаком качества,
понял? Да мне просто профессионально необходимо знать, правда ли, что
во Франции женщины не такие как наши табуретки, ну?" Я упорно молчал.
"Ах так, – разъярился он, – убирайся отсюда. Ничего я тебе не подпишу!"
Расстроенный, вышел я из партбюро и побрел по коридору. В конце коридора
он неожиданно догнал меня, нагнулся к моему уху и прошептал: "Молодец,
я бы тоже не сознался!" И подписал характеристику.
<...>
1987 г., Москва
См. также
— фотоальбом
акции в связи с юбилеем песни А.Городницкого о Сенегале,
— очерк о событии Александра
Корбаха в журнале "Новое время"
— очерк о событии
Ярослава Стервятникова для Africana.ru
— статью
Игоря Сида "Россия на пороге африканского бума" для журнала
"My Africa"
|